Но потом началась эра заборов – и пошло-поехало! Прямо как вирусное заболевание по городу прокатилось. Сначала в соседнем дворе огородили стоянку для автомашин, потом наша школа окольцевала себя изгородью, а после очередь дошла и до интерната. Люди словно с цепи сорвались – огораживали себя чем только можно. Конечно, до поры до времени спасали появляющиеся тут и там лазы, но и заборы, надо признать, год от года росли и крепчали.

Славка, мой первый друг, считал, что виноваты во всем машины. Гаражей-то нехватка – вот и затеяли строить кругом парковки. Улицы – для машин, дворы – для машин, и вся наша жизнь – опять же для них! Вот и нагородили стен да заборов. Сам я, правда, полагал, что главные заборы проросли в наших головах. Детские сады, палисадники – ладно, но ведь громоздили-то эту чепуховину повсюду! Уже и перемещаться по городу стало невозможно. Чего ради паркур-то зародился? От фильмов французских? Ага, как же! Просто достали все эти бесчисленные ограждения, частоколы да стены. Оттого и уличных трейсеров тот же Славка справедливо именовал «борцами за городской безвиз». Красиво, да? Он и сочинение как-то накатал: «Город – как безвизовое пространство!» Лера Константиновна, наша русичка, обалдела. Сначала двояк ему вкатила, потом перечеркнула – поставила пятерку. Но то ли засомневалась, то ли испугалась собственной отваги – вывела в итоге четверку с нелепым таким минусом.

Ну а пример «вездесущих заборов» я наблюдал и в метро, и в школе, где на лавочках и у стенок люди стыли изваяниями, уткнувшись в смартфоны, по уши увязнув в виртуальных болотах, прячась от мира за цветными экранами и вакуумными наушничками. Я и во сне как-то увидел странную такую картину: мраморная фигура с телефоном в руках – за могильной оградкой. Что-то вроде памятника! Про сон этот я рассказал Славке, и он тут же выдал экспромт:

Славка вообще был мастером поприкалываться да поупражняться в красноречии. Уж он-то в отличие от меня нужное слово для сегодняшних моих недругов наверняка бы нашел…

В общем, сидел я на любимом своем клене и вспоминал прежние беззаборные времена. Беззаботно-беззаборные, я бы сказал. Сидеть было удобно: верхушку-то клена когда-то спилили, вот дерево и обмануло судьбу – стало разом расти вправо и влево, образовав роскошную развилку. За что и получило прозвище Костыль. Кто сюда только не взбирался: и мелкота, и старшаки из выпускных классов, и даже некоторые продвинутые взрослые. Боками да спинами ребятня отшлифовала древесный ствол до блеска. Да и дерево – словно специально для нас – пластилиново приминалось и изгибалось, становясь еще более широким и удобным. Хочешь – сиди, а хочешь – лежи. Красотища! При этом весь интернатовский дворик просматривался с этой позиции превосходно, и, позевывая, я наблюдал, как из подкатившего к крылечку автобуса выбирается очередная порция гостей. Может, мероприятие у них какое затевалось, а может, просто подвозили деток, что жили вне учебного корпуса. Детей я немного жалел, но этак отстраненно, почти по-философски. Я-то на сегодня уже отучился, заслужил право на отдых, – этим же, привезенным, судя по всему, еще предстояло изнемогать от учительских голосов и духоты школьных классов…

Девчонка, что не пошла к учебному корпусу, а спряталась за автобус, сразу привлекла мое внимание. Удрала – и пусть, мое-то какое дело. Но что-то мне показалось странным уже тогда. Очень уж медленно она перемещалась – мелконькими такими шажочками. А добравшись до края беговой дорожки, и вовсе споткнулась о бетонный бордюр, едва не упала. Мне стало любопытно, и я даже немного переместился на дереве, чтобы ветки с распускающейся листвой не загораживали занятной картины.