– Антош, ну сколько же можно! – Она открыла раньше, чем я поднес руку к кнопке звонка. – Я жду и жду, а ты все не поднимаешься.

– Тебя учили, что нельзя открывать без спроса? – Я понял, что губы мои непроизвольно расплываются, а настроение стремительно перекрашивается в яркие цвета радуги.

– Да ну тебя! Я ведь знала, кто стоит за дверью.

– Как это?

– Такой уж у нас отменный слух, привыкай. Даже слышала, как ты шаркаешь по асфальту. Еще гадала, чего он там на лавочке застрял? Неужели зайти боится? Может, он вовсе и не орел парящий?

Она еще и насмешничала!

– Я орел, уважающий жердочки с лавочками, – неловко пошутил я. – И не парящий, а сидящий…

Пусть заявился я квелым и побитым, зато с коробкой ирисок. Главным же моим сюрпризом была песня. Я специально ее на плеер перебросил. Подарки вообще вещь сложная, но тут я решился. Наперед знал, что будут угощать чаем, а какой чай без сладкого?

О коробке Алиса пока ничего не знала, привычно суетилась у плиты, заваривала какие-то травки-муравки.

– Можно, я руки помою? – спросил я.

– Конечно, зачем спрашивать? Дорогу ты знаешь…

Это верно, дорогу я помнил.

Пройдя в ванную, я ополоснул лицо холодной водой, заодно осмотрел себя в зеркале. Глаза недоспавшие, на лбу сердитая складка, костяшки на руках сбиты – хорошо, что всего этого Алиса не види т…

Возвращаясь по коридору, я не удержался и заглянул в незнакомую дверь. Кажется, это была спальня ее родителей. На всех четырех стенах висели картины и фотографии. Не очень отдавая себе отчет в том, что делаю, я шагнул в комнату и ахнул. Отовсюду на меня глядела Алиса! Маленькая – в очочках и совсем крохотная – без очков, глядящая в небо, на какие-то безделушки и в никуда. Один из снимков меня и вовсе притянул как магнитом. Красивая статная женщина держала Алису на руках, а малютка пальцем показывала в камеру. И видела! Стопудово все видела! Фотоаппарат и того, кто их снимал, – должно быть, отца или другого какого родственника. Рот полуоткрыт, в глазенках восторг – наверное, ждала птичку, что вот-вот вылетит. А птичка все медлила и, как обычно, не вылетала. На соседнем фото Алиса красовалась в коляске – внимательно так смотрела, совсем даже не по-младенчески. На соседней и более поздней фотографии ей было уже годика три или четыре: она стояла, придерживая за руль красный самокат…

Я двигался вдоль стены, как по картинной галерее. Тут Алиса что-то рисует, а здесь нюхает одуванчики, здесь на море с родителями – держит в руках рапану – и практически везде улыбается.

Вдруг подумалось, что у меня-то подобной галереи никогда не было. Тоже, конечно, завалялись в альбомах детские кадрики, однако в количестве куда более скромном.

Я вернулся к фото, где маленькая Алиса показывает в объектив пальцем. Ну да, теперь я не сомневался: она все прекрасно видела. И радовалась-то как! Не знала еще, что ее ждет. Хотя она и сейчас радуется. Музыке, новостям, каждому дню…

Со зрением у меня что-то случилось: фотографии, обои – все куда-то поплыло. Мазнув по глазам ладонью, я спешно покинул комнату.

– Антон? Все в порядке?

– В полном, – отозвался я. – А как там леденцы поживают? До сих пор живы или получилось отмыть?

– Отмыли, оторвали, отдраили! – Алиса рассмеялась. – А потом ополоснули кипятком и съели.

– Что, весело было? – Я попытался по выражению ее лица угадать, как оно все прошло на самом деле. – Досталось тебе, наверное?

– Да нет, обошлось. Папа даже признался, что когда-то тоже готовил такие леденцы.

– А мама что сказала?

– Мама про тебя пыталась больше разузнать. Целый допрос мне устроила.