Метис словно окаменел, с трудом сглотнул и покорно кивнул.

Позже, дежуря под люком и раздумывая о том, что же произошло, Гай перебирал каждое свое слово и удивлялся. Он никогда не считал себя дерзким и способным на грубость. До того, как попасть в отчуждение, он служил скромным переписчиком, каких в компании по учету горожан было с полсотни. В его обязанности входило бродить по домам своего участка и вносить в реестр любые изменения, касающиеся численности вверенных ему людей. Он безразлично воспринимал чужое горе, если в доме кто-то не доживал до положенного срока утилизации. Впрочем, и радость по поводу рождения нового члена семьи тоже его не волновала. Еще один рот для городской общины – так он воспринимал звонкие крики новорожденного. Приходилось приносить и повестку на утилизацию. Случалось, что люди подделывали документы, изменяя дату рождения и возраст, дабы оттянуть свой последний час. К таким Гай относился с равнодушной безжалостностью. Словно не знающий отказов и ошибок механизм, он поднимал свои записи, разоблачал обман и вызывал полицию. Так надо! – был у него на все четкий ответ. И так было всегда, до того раза… до того единственного раза, когда механизм все-таки дал сбой и привел его к отчуждению. Но об этом Гай вспоминать не хотел. Не в этот раз. Мысли упорно возвращались к вопросу – почему же он вступился за Сида? Мог ведь безразлично наблюдать, как Яхо разделает его на мясные ломти? А Фрай? Впервые в жизни, он убил человека, проломив ему череп. Почему? – для него тоже было загадкой. Дальше больше. Слушая витиеватое словоблудие Метиса, он вдруг ощутил, что может, не раздумывая, проломить череп еще раз. На него словно накатывала кровавая пелена, и внутри пробуждался кто-то чужой. Злой, беспощадный и непримиримый. «Зверь» – вспомнил он слова Шака. Во мне дремлет хищник – он уже готов был в это поверить. – Но тогда почему он не присоединился к Шаку? – Чем больше Гай думал, тем больше его обуревало смятение, заканчивающееся лишь головной болью.

Но неожиданно проклюнулся тонкий росток понимания. Он дал едва ощутимый побег и, вцепившись в него, словно за конец нити, с трудом найденной впотьмах, Гай потянул, чувствуя, как все становится на свои места. Нет, не хищник он! Но от этого не стали тупее его клыки. Шак сказал, что он зверь, оказавшийся в жертвенном стаде, в котором ему не место. Ошибся знаток себе подобных. Здесь ему, Гаю, в этом стаде, самое место, потому что он их сторожевой пес! Пес, охраняющий доставшееся волею случая стадо от хищников, родственных Шаку, Личу и Яхо! Вот и ответ! А найдя его, Гай почувствовал, будто с плеч рухнула гора.

Неожиданно в рубку кто-то вошел. В щель под люком были видны лишь его ботинки, но по тихим крадущимся шагам Гай понял, что на этот раз это не Шак. Шак прятаться не станет. Вошедший таился не от тех, кто сам скрывался в трюме. Меньше всего он хотел, чтобы его видели те, кто рядом.

В крышку люка несмело постучали.

– Чего тебе? – спросил Гай как можно уверенней.

Но тот, кто был по ту сторону, не ответил и, словно спохватившись, заметался, зашуршав треснувшей тканью. Дальше в щель вбросили скомканную тряпку, и неизвестный вышел, торопливо захлопнув дверь.

Гай спустился вниз, нашел под трапом упавший обрывок серой ткани и развернул к свету. Черным угольком, поверх связанных в единое полотно ниток, неровными торопливыми буквами было нацарапано: – «Среди вас человек Шака».

– Кто?

Гай увел Тобиаса в седьмой отсек и, оставшись с глазу на глаз, дал прочесть подброшенное послание.