У меня подкашивались ноги, бешено колотилось сердце, а челюсти свело так, что не разомкнуть.
– Только не вздумай реветь! – бросил он.
Глава 4
Так Баста вошел в нашу семью и на следующий день был представлен моим папе и маме. Пес оказался уживчивым, с мягким и легким характером, радовался любому пустяку. Отец поинтересовался только:
– Какой он породы?
– Пес, – ответил Наполеон, – просто пес. Не знаю почему, но я был уверен, что ты задашь именно этот вопрос.
– Не злись, – проворчал отец. – Мне же хочется знать. Говорят же: “Это пудель, это лабрадор, а это…”
– Ничего подобного! Мы говорим: “Это собака”. Помесь собаки с собакой. Баста!
– Ладно-ладно. Ну что ты кипятишься из-за обычного вопроса?
– Я не кипячусь. Баста – это его имя. Ну да, это меня бесит. Бесит твоя мания вечно все раскладывать по полочкам. Когда ты был еще совсем маленьким, то и тогда уже норовил разложить все по полочкам. Помнишь свои марки? Тебе всегда нравилось раскладывать людей – и собак тоже – по ячейкам. Вот так, чтобы им уже не пошевелиться, как в…
Отец пожал плечами и спросил:
– Ты не мог бы мне все же сказать, почему именно собака. Теперь, когда…
– Когда что?
– Когда ничего.
Наполеон, подчеркивая каждое слово бурными жестами, объяснил, что всегда мечтал завести собаку. В детстве они жили в совсем крошечной квартирке рядом с Бельвилем, а потом, ему, боксеру, бессмысленно было даже думать о собаке. Разве собаке, даже такой покладистой и симпатичной, как Баста, может понравиться бродячая жизнь боксера?
– К тому же у твоей матери была аллергия на собачью шерсть. Кругом сплошное везение! Но теперь я твердо намерен заботиться о нем до самого конца.
Отец удивленно поднял бровь.
– До его конца, – уточнил Наполеон, пожав плечами.
Мама достала альбом для набросков и вооружилась карандашами. Баста словно понял ее и повернул голову, продемонстрировав гордый благородный профиль. Он был создан для того, чтобы мама запечатлела его на одном из своих рисунков.
Мне нравилось смотреть, как она работает. Она рисовала все, что ее окружало, полностью поглощенная предметом изображения, и мир вокруг исчезал. Она начала говорить только в шесть лет и с тех пор, как мне казалось, не слишком доверяла словам. Она их экономила, как будто запас мог в любой момент иссякнуть, но все то, что не высказывала, она рисовала. Три карандашных штриха – и модель оживала на бумаге. Она мигом замечала искорку во взгляде, схватывала какой-нибудь жест, вроде бы незначительный, но о многом говоривший. Ящики были заполнены сотнями моментальных зарисовок с натуры; переплетенные в альбом, они порой превращались в не очень связные поэтичные истории. Она часто ходила их читать и показывать в библиотеки и школы.
Отец со всех сторон осмотрел пса и, заглянув в энциклопедию, сделал вывод, что в нем есть что-то от фокстерьера, гончей, спаниеля и даже немного от мальтийской болонки. Словом, не собака, а пазл. Надо сказать, его длинный хвост калачиком не вписывался ни в одну классификацию. Казалось, его пришили к туловищу случайно.
– Послушай, – после двухминутного затишья заговорил Наполеон, повернувшись к отцу, – у меня к тебе одна просьба.
Он вытащил откуда-то охапку листков с машинописным текстом.
– Это мне прислал судья. Ты мне не прочтешь? Я бы сам это сделал, но забыл очки.
Отец забрал у него документ и пробежал глазами.
– Что там у нас… “Причина развода: желание начать новую жизнь”. Да, пап, ты о себе высокого мнения!
Наполеон горделиво улыбнулся, а Баста посмотрел на него с восхищением.
– В общих чертах здесь сказано, что все выразили согласие и никаких споров не было.