Шорох повторился, Люба привстала и осмотрелась. Темно. Но вот светлое пятно. Это рубаха. Кто-то приблизился. Светлые волосы. Мишка.

– Чего тебе? – недовольно протянула Люба.

Он присел к ней. Дышит часто. Запах сивухи из его приоткрытого рта. Пьян, видно.

– К тебе пришел.

– Зачем это?

– Хочу, чтобы ты моей бабой стала.

– Не бывать этому. Я не хочу. Уходи.

Он помолчал немного, а потом повернулся, глянул грозно и говорит:

– Ну так я хочу!

И повалил Любу на сено. Руки по телу бегают, край сарафана ищут. Любка выдирается, да силён Михаил, так просто не выбьешься. В лицо её, в губы целует, на груди рванул рубаху. Любка не кричит, тихо сопротивляется. Сильно бьётся в руках его, чувствует, сил уже нет, потянулась в последнем порыве, схватила палку, что рядом лежала, от зверья на всякий случай. Изловчилась, да саданула Мишку этой палкой по голове со всей силы. Он тихо застонал и обмяк. Выбралась Люба из-под него, на ноги встала. Смотрит, он лежит, не шевелится. «Ну, – думает девка, – убила мужика».

Чуток прошло времени, пошевелился Мишка. За голову схватился, стонет. Люба к нему. Он поднялся медленно, она встать помогла. Голову ему пощупала – шишка начала появляться.

– Сам виноват, – говорит Люба. – Я что сказала, не лезь ко мне. А ты зачем?

Отмахнулся Мишка и пошел шатаясь. Через мгновение скрылся в темноте

-----

С утра Ивану Ильичу нездоровилось. Вечерняя попойка помнится смутно. Только как сапогом в Катерину кинул, и что-то бормочущую с укоризной смотрящую мать.

Голова, словно колокол, по которому бьют и бьют. Дурно, тошно. Прибежала Настя с компрессами, принесла настойку да рассолу на опохмел. Дёрнул стопку. Никак полегчало. От второй и вовсе хорошо стало. Вышел на двор. Прямо у крыльца нужду справил и в людскую поплёлся.

– Мишка! – кричит Иван Ильич. – Мишка!

Вышел Сергуня, второй охранник. Помятый несколько и недовольный, видно.

– Нет его. Спит после вчерашнего.

– А ты чего же? Никак, меня охраняешь? – усмехнулся барин, глядя на помятое лицо Сергуни.

– Так и есть, охраняю. Мишке хуже, пусть отоспится первый.

– От же балбесы. А ежели бандиты на меня нападут, что тогда? Кто меня защищать станет? Бабы, что ли?

– Не серчайте, барин. Вы же сами вчера состязаться приказывали, кто больше выпьет и не упадёт.

– Ну и приказывал, и что? Кто не упал?

– Мишка, – вздохнул Сергуня.

Засмеялся Иван Ильич:

– Значит, Мишка сильнее, чем ты, остолоп.

Сергуня обиженно скривил лицо.

– Как скажете, барин.

Развернулся Иван Ильич и в дом пошел. Потребовал накрыть ему, а то аппетит волчий проснулся после выпитых чарок.

Немного погодя сидит в столовой, холодную телятину поедает. Вошла Катерина, плотная, лицо недовольное.

– Ты, Иван Ильич, вчера сильно детей напугал своими игрищами, а Дусенька даже плакала. Думала, что папаня её помирает, так вы корчились. Не дело это, Иван Ильич. Если уж с мужиками выпиваете, то хоть не на подворье. В деревню идите и там, что хотите, делайте, хоть на голове стойте, и то можно.

– Катюша, ты же пойми, мой друг, если уж компания собралась неожиданно, то перемещаться далеко от бутылей несподручно, и от закуски тоже. Не стану ведь я по деревне с бутылем ходить. Или желаешь, чтобы слуга за нами закуску таскал?

– Отчего же нет? И пусть таскает, на то он и слуга, чтобы за барином вещи таскать.

– Мой свет, не серчай. А хочешь, поезжай родителей навестить. Набери у отца в лавке ткани и украшения, какие пожелаешь, а я вот скоро поеду, всё до копейки ему завезу. Только пусть скинет, по-родственному.

Катерина обрадовалась этому предложению и тут же заворковала:

– Ну хорошо, съезжу, раз ты просишь. Возьму Дусю и Васеньку, а то когда всех беру, у матушки от них голова раскалываться начинает. Говорит, ты хоть по двое привози, не всех четверых сразу.