– А то…
– Ну и вспомнил… Зайду к Кузьминым, шапку займу, что ли, а то башку выстудит напрочь – дело совсем хреновое… Захожу, Сашка отворяет… А они, братья, значит, Сашка с Вовкой, справно всегда жили, торговали там по чуть-чуть, ясное дело, не большие баре, но и не нам чета… И мамашка у их всю жизнь – по торговле… Захожу, значит, бурчу что-то под нос… Смотрю – на Сашке лица нет… Спрашиваю – чего грустный такой, а он меня как поленом по башке: «Вовка умер. Три дня, как схоронили».
Сел я, слова сказать не могу… И такая тоска!.. Вовке тому – тридцать три всего, как раз исполнилось, а на другой день и помер. Ходил чего-то, маялся, потом лег на диван… Все думали – уснул. А он умер. Сердце остановилось. Такие дела.
Сижу курю, и тоска, аж глохну… И знаешь отчего? Вокруг – все то же: сервант, приемник, телевизор, в шкафу – тетка из журнала наклеена, артистка какая-то… Ковер – на нем мы играли втроем в солдатиков… Все, ты понимаешь, все осталось, а Вовки нет! А тогда – чего все стоит? А, Серый?..
– М-да… А ты не думай. Живешь – живи, и вся философия. Как там поют?
«Эх, пить будем, гулять будем, а смерть придет – помирать будем!» Вот так-то. А раньше смерти – и поминать ее нечего.
– А я не об смерти. Об жизни я толкую: коптим, коптим, а потом – раз, и нет ничего. Как и не было. – Колян кивнул на тело:
– Что этот паря, что кусок бревна. А ведь свитер на нем справный, свитер – целехонек, а человека нет.
Как-то все несправедливо это…
– А ты, Колян, в церкву сходи, к попу. Он тебе и заявит, что будешь жить вечно, коли пить-курить бросишь да баб «топтать» перестанешь… Нужна тебе такая жизнь?
– Да ладно. Серый, не трогай ты попов. Сдается мне, знают они что-то такое, чего мы не знаем… А может, знали когда, да позабыли. Вот и мечемся по той жизни, что пащенки слепые: туда носом – тырь, сюда – тырь… Повезет – в молоко уткнешься, не повезет – дак в дерьмо…
– Оно и всегда так было: чет-нечет, как свезет.
– Не… Деды наши, те тоже ведали. Как-то, еще пацаном, ездил я с дядькой на приработки, под Архангельск. Вроде тот же Север, да не тот: у нас со всей матушки-России, кого за что в свое время понагребли, а те – те коренные. Церкву мы подрядились ремонтировать, дядька мой, значит, по плотницкому, а я – подсобником. А мне тогда – что церква, что шалман – все едино…
Дядька из интересу замок старинный начал разбирать – не работал тот, а красивый, с насечкой, с чеканкой по полотну – залюбуешься… Снимает тихонечко «щечку» – а там механизм немудреный, и на щечке той, с внутренней стороны – тоже все отшлифовано да узором, не таким затейливым, попроще – а все ж разукрашено… Дядька меня и пытает:
«Ну че, понял?»
«А чего понимать – все одно никто не видел!»
«Люди – нет. А Он-то – все видит. И коль спроворил ты где и мастерство свое уступил, поленился, поспешил, пожадничал, абы кончить да деньгу сшибить – кого ты обманул? Выходит – себя, и мастерство унизил, дар унизил, а дар тебе – Божий, его обманул… Смекаешь?»
«Это че, для Бога, что ли, изукрасил? Да что у него, делов других нет?»
«Дурила ты, Колян. Ты замочек-то этот попомни, как прижмет. Пригодится, может…»
Вот и думаю я, Серый… Потому все у нас в тарары летит, что не по совести живем, и работаем не по ней… Вот и не складывается…
– Да? Ты че гонишь? Уголек ты как, хрустальной вагонеткой таскать предложишь? Или – чего?
– Да не о том я…
– Не надо было жадничать и водку хлебать на вровень. Вот тебя и завернуло.
Скажи лучше, что со жмуром делать? Раз вытащили.
– Ментам сообщим. Пусть бумаги пишут, – пожимает плечами напарник.
– Да? Да мы остатные полторы недели вместо рыбалки те бумаги и будем марать: да что, да когда, да почему?.. На трезвую голову. Нам надо?