Гордон нахмурился, встал, взял газету с моего стола и пошел поговорить с Почти Равным себе в комнату, окна которой выходили на собор Святого Павла. Сеется ужас, подумал я. Выступает холодный пот, и сердца банкиров трепещут в страхе.

Я мысленно прикинул, кто в нашем отделе имел такую возможность и обладал достаточной властью: тех, кто мог теоретически это сделать, оказалось двенадцать, начиная с Вэла Фишера и кончая мной самим.

Но… не Руперт же, еще погруженный в свое горе: у него нет ни сил, ни желания становиться мошенником.

Не Алек, само собой: просто потому, что он мне нравится.

Не Джон: слишком себя уважает.

Не Вэл, не Гордон: немыслимо. Не я.

Остались те, кто пасся на других лужайках, а я не настолько хорошо их знал, чтоб судить. Может быть, кто-то из них поверил, что очень крупный куш стоит риска разоблачения и полного краха; но нам всем и так платили щедро, возможно, именно потому, что искушению легче всего противостоять, когда не приходится выворачивать карманы, чтобы заплатить за газ.

Гордон не возвращался. Утро медленно тащилось к обеденному перерыву, когда Джона известили, что пришел клиент, и он суетливо заторопился навстречу, а Алек подбил Руперта выйти с ним съесть пирожков и попить пива. Я захотел в тишине разобраться с делами и не пошел на ланч и к двум часам дня еще сидел в одиночестве, когда вошел Питер, помощник Генри, и попросил меня подняться на верхний этаж, поскольку меня хотят видеть.

Дядюшка Фредди, подумал я. Дядюшка Фредди читает газетенку и взрывается, как боеголовка. По какой-либо причине он делает вывод, что это моя вина. Нервно вздохнув, я покинул свой стол и поднялся в лифте, чтобы встретиться лицом к лицу со старым воякой, рядом с которым мне никогда в жизни не было легко.

Он поджидал меня наверху, разговаривая с Генри. Оба взглянули на меня с высоты своих шести футов. Жизнь казалась бы куда менее ужасной, подумал я, будь дядюшка Фредди чуть пониже ростом.

– Тим, – сказал Генри, завидев меня, – пройдите-ка в малый зал.

Я кивнул и прошел в комнатку за залом заседаний, в которой стоял квадратный полированный стол в окружении четырех или пяти стульев. На столе лежал экземпляр «Что Происходит…», уже истрепанный от многоразового прочтения.

– Ну, Тим, – сказал мой дядя, входя в комнату вслед за мной, – ты знаешь, что все это означает?

Я покачал головой:

– Нет.

Мой дядя что-то проворчал про себя и сел, жестом позволив нам с Генри сесть рядом. Генри мог быть председателем, мог даже зваться в служебное время боссом дядюшки Фредди, но седовласому старому тирану помимо всего еще принадлежало личное право собственности на само здание, и он издавна привык обходиться со всеми здесь как с гостями.

Генри рассеянно повертел в руках газету.

– Что вы думаете? – обратился он ко мне. – Кто… вы думаете?

– Может быть, и никто.

Он едва заметно улыбнулся:

– Подстрекатель?

– Гм. Ни одной конкретной детали. Как и в прошлый раз.

– В прошлый раз, – сказал Генри, – я спрашивал у издателя газеты, откуда он получил информацию. Он ответил, что не раскрывает источники. Бесполезно спрашивать вновь.

– Нераскрываемые источники, – фыркнул дядюшка Фредди. – Никогда им не верьте.

Генри сказал:

– Гордон считает, что вы, Тим, сможете поднять дела и узнать, сколько предприятий, если они вообще есть, занимают у нас средства под пять процентов. Вряд ли таких много. Те, что остались со времени, когда проценты были низкими. Те, что когда-то выговорили у нас долгосрочный фиксированный процент. – Он не стал упоминать, что, когда пришло его время, он положил конец таким невыгодным соглашениям, связывающим нас по рукам и ногам. – Если есть среди них хоть одно недавнее, вы сможете его вычислить?