Когда Банджо и его приятели вошли, многие взгляды устремились к ним. А теперь, когда они играли, напевали и покачивались, на них смотрели все, и вскоре весь притон уже пустился в пляс.
Какая-то негритяночка вся так и пылала, возбужденная танцем, так и вздымалась волной перед своим юным провансальцем. Но тот, похоже, был не в силах уловить рисунок ее движений и поспевать за ними, и она отвернулась к мартиниканцу – а тот так и загарцевал перед ней. И вот они все ходили и ходили по кругу, как бы вплетаясь в общую пляску, взбрыкивая и подскакивая, точно пара диких козлов.
Музыканты сделали перерыв, и какие-то девицы предложили было им шампанского, но мартиниканец вмешался и велел принести вина и чего покрепче.
– Знает свое дело, – сказал Банджо парень с мандолиной.
– А то, – откликнулся Банджо. – Я тут – чтоб меня облизывали, а он – чтоб облизывать.
И тут в воздухе разлилась какая-то пугающая напряженность, предчувствие опасности – мадам и тощий тип с землистым цветом лица о чем-то повздорили, и стычка, казалось, вот-вот перерастет в нешуточную. Человек облокотился на стол и глядел хозяйке в глаза с ледяной, жутковатой серьезностью, держа руку в заднем кармане брюк. Лицо женщины побелело, как тесто, а притихшие девушки замерли на цыпочках, дрожа от волнения. Внезапно, не говоря ни слова, мужчина развернулся и широким шагом вышел из комнаты, и холодок пробежал по спинам оставшихся.
– Босс, по всему видать, – сказал мандолинист.
– Волкодав прямо, – добавил гитарист.
– Один в один, – согласился Банджо.
Та-да, та-да, та-да-да-та-дам, та-да, та-да… Они ударили по струнам. Баб… баб… ба-ба-бабник… баб… баб… И вот весь бордель снова танцует. Ни плавности, ни изящества, нет: рывок, скачок, прыжок, толчок, шажок, наискосок и вбок! Девицы приподнимались на кончиках пальцев в ожидании переживаний уже другого толка. Кровь снова прилила к щекам хозяйки за столом…
Человек с землистым цветом лица возник в дверях и ринулся к столу через толпу. Бабах! Страшный раскат заглушил веселье, и женщина грузно рухнула на пол. С минуту убийца злорадствовал над жалкой несуразицей мертвой плоти, а затем одним свирепым крысиным броском пронзил сонмище остолбеневших гуляк и исчез.
Добравшись до конца переулка, огорошенные музыканты приостановились в нерешительности.
– Давайте-ка заглянем вон туда и как следует нажремся, – предложил Банджо, кивнув в сторону небольшого бистро на углу.
– А давайте-ка лучше свалим отсюда, да подальше, – сказал парень, который играл на укулеле. – Нарисуются полицейские, станут голову дурить. Держись от неприятностей подальше, и их у тебя не будет, вот что. Мне вообще не улыбается связываться с полицией.
– Да на хрен мы им сд’лись, пр’ятель, – сказал Мальти. – Мы ж по-’хнему ни гу-гу, вот мы им и до л’мпочки. Да я сам в К’наве ентой в дюж’не п’рестрелок б’вал, а один раз зн’шь как з’дницу мою ч’рную пулями прижарило, так п’лицейские ни единого в’проса мне не з’дали ни как так ‘ышло, ни кого я в’дел – ни ч’рта.
– Сколько ты сказал, в дюжине?! – воскликнул парень с укулеле.
– Столько и ск’зал, малец, но енто т’лько те, где я сам засв’тился. А ваще енто п’лная хрень. В гор’де тута что ни день, то стр’ляют или п’рнут кого, а то и чо похуже.
– Мальти, – сказал Банджо. – Горазд ты волну гнать, черная твоя рожа!
– П’давись ты гоневом ентим. Дюж’на, тыща – мне един хрен. Я-то ц’лехонек, п’тому как у м’ня вот в коже ‘хранная магия, вот как та пам’тная штучка у тя на зап’стье, м’лыш Банджо.
– Господи! А всё-таки жуть, кровавое дело, – сказал гитарист. – Я до того перетрухал, что даже не соображал толком, что творится. Бах! Бабах! Глазом не успели моргнуть – а гранд-мадам уже прописалась в очередь к гробовщику.