Когда заметили нового посетителя, одна из них что-то сказала своей напарнице, той, что пониже, напарница смерила меня взглядом и дернула правым плечом. Вероятно, это должно было означать: «Да ну его, нищету эту! Успеет, пусть подождет!». Ясное дело – обслуживать группу пьяных купцов или мореходов гораздо выгоднее, чем бедного и трезвого парнишку. Их и обсчитать можно, и сдачу могут подарить за красивые глазки. А от этого бродяжки чего ожидать?

После десяти минут ожидания я было намерился махнуть рукой и чего-нибудь крякнуть этим двум адепткам общепита, но тут появилась третья подавальщица, и от ее вида у меня вдруг трепыхнулось сердце – сам не знаю, почему. Высокая, худая, со светлыми волосами, собранными в толстую длинную косу, она кого-то мне напоминала, кого-то из моего прошлого, или вернее – прошлого хозяина тела. Бледное лицо, странная походка – женщина ступала мягко, будто плыла по тяжелым, вытертым тысячами ног половицам трактира. Подавальщицы ей что-то сказали – каждая по очереди – и женщина пошла ко мне, спокойная и неулыбчивая на грани мрачности и тоски. Было видно, что свою работу она исполняет только потому, что другого выхода у нее нет. Но никто не может заставить улыбаться и радоваться тем, кого она сейчас обслужит. А еще я заметил у нее на шее обруч, похожий на собачий ошейник, и на нем – жетон, похожий на те, которые вешают собакам за победы на выставках. На жетоне что-то написано, но я не сумел разглядеть – что именно. Хотя и так знал, что там указано имя рабыни и принадлежность хозяину. Да, это была рабыня. Я это знал.

– Привет – сказала женщина, подойдя к моему столу, и я увидел, что она гораздо моложе, чем мне показалось с первого взгляда. Лет двадцать пять, не больше, а может и того меньше. Жесткое и хмурое выражение ее лица старило, да и одежда, которая на нее была надета – тоже не молодила. Женщина… нет, все-таки девушка – постаралась себя как можно сильнее состарить и сделать как можно более непривлекательной. Ни грамма косметики, никаких румян, и… ходить чуть сгорбившись, чтобы грудь не распирала сарафан. Я все это отметил сразу, опытным взглядом сорокалетнего тертого-перетертого мужика, и тут же сделал самый логичный вывод – неспроста она все это делает. Не зря старается казаться как можно менее сексуальной. Хотя это скорее всего ей помогает не очень… то-то такая хмурая и ожесточенная. И да – она тоже из ворков.

– Привет – бесцветным голосом сказала подавальщица – Будешь что-то заказывать?

Я посмотрел ей в глаза, пытаясь поймать взгляд, но так ничего и не получилось. Она упорно смотрела куда-то в сторону, под ноги, на стол, но не на меня. Привычка? Или ее заставили так делать?

– Послушай – сказал я негромко, на пределе слышимости – Мне нужна помощь. Я не ел много дней, и боюсь, что после обильной еды мне станет плохо. Деньги у меня есть, не беспокойся, но не так много, чтобы особо жировать. Помоги мне, если можешь!

Она впервые посмотрела мне прямо в лице, и я все-таки заметил в ее глазах какие-то отголоски эмоций. Подавальщица не сразу ответила, но голос ее немного изменился, стал как-то человечнее, что ли…

– Я могу тебе принести жидкой мясной похлебки и мягкого ржаного хлеба. Это самое дешевое, что есть, и как раз будет для тебя. Только все-таки покажи деньги…

Я достал из кармана мелочь, положил на стол. Подавальщица кивнула, взяла из кучки три медяка и жестом показала: «Убери». И словами уже добавила, тоже очень тихо, как и я:

– Не показывай деньги. Тут всякие бывают. Отнять деньги у ворка – за тебя никто даже и не вступится. Нас тут не любят.