– Не представляешь, что искать? – спросил Рихард.

– Не очень, – признался я.

– Все очень просто. Нам нужны две крепкие палки для креста, он пойдет наверх, распоркой для отверстия. Каждая палка длиною с руку приблизительно. И десять палок раза в два короче, для колышков. – Он хлопнул меня по плечу. – Ничего, справишься.

Я пошел шарить в лесу. В конце концов я подобрал две ветки, которые мне показались подходящими. Генрих с Хильмой успели за это время поставить маленькую палатку – темно-зеленую кроху, рассчитанную скорее на одного человека, чем на двоих. Эдгар разбирал провиант. Жозефина сидела на одеяле и курила.

– Кто-нибудь видел Пита? – спросил Рихард. Все пожали плечами. – Ну тогда давай начнем, – сказал он, обращаясь ко мне.

Мы соединили крест и большие колья веревками. Потом поставили всю конструкцию вертикально и последовательно соединили полотнища. Они были из плотной черной ткани. На каждом из них были нашиты узорчатые полоски, украшенные красно-синими символами – волнами, мечами, дикими животными. Рихард объяснял мне каждый шаг. Когда мы натягивали последнее полотнище, из леса донесся страшный треск. Это Пит продирался сквозь ветки, таща на себе метровое бревно.

– Знатный колышек приволок, – съехидничал Рихард.

Пит сгрузил бревно, которое с глухим шуршанием покатилось по земле. Мне пришлось отскочить в сторону, спасая ноги от махины. Пит сел. Закинув руки за голову, он потянулся и расплылся в улыбке, глядя на нас.

– Скамейка, – сказал он. – Какая «кота» без скамейки?

Теперь и я усмехнулся.

День потихоньку, словно на цыпочках, сходил на нет, растворяясь в красноватом мареве. Мы обошлись незатейливым ужином. Жара все еще чувствовалась, проникая во все поры, и отбивала всякое желание набивать живот.

– Не знаю, как вы, а лично я собираюсь искупаться, – сказал Эдгар через некоторое время, вытер руки после еды и скрылся за кустами.

Все по очереди поднялись и последовали его примеру. Хильма пошла переодеваться в палатку. Только Жозефина покачала головой.

– Нет настроения.

Синее озеро манило зеркальной гладью. Но еще более манящей мне казалась возможность поговорить с Жозефиной наедине. Жозефина осталась сидеть на бревне, я пристроился рядом.

– После каникул мне придется вступать в гитлерюгенд. Так считают родители.

Я прислушался к сказанному. Звучало, может быть, не слишком романтично, но меня действительно интересовало, как Жозефине удается совмещать несовместимое – Союз немецких девушек и дружбу с нашей компанией. Мне казалось, что это я очень ловко придумал – начать разговор на волнующую меня тему с себя. Жозефина уже опять закурила. Белые колечки дыма поднимались вверх.

– И что ты будешь делать? – спросила она, глядя на воду.

Постепенно вода поглощала купальщиков – сначала исчезали ноги, потом бедра, потом грудь. У Генриха уже торчала только голова.

– Не знаю, – ответил я. – У меня вроде как нет выбора. Родители хотят, чтобы я поступил в университет. Надеются, что из меня выйдет толк, как говорится.

Жозефина кивнула.

– Понять можно, – сказала она и потушила окурок, присыпав его землей.

– Они у меня никакие не нацисты, – продолжал я. – Скорее наоборот. Особенно отец. Раньше все было по-другому. Он был в Рейхсбаннере и защищал Веймарскую республику. В прямом смысле боролся за нее, насколько я знаю. – Я провел рукой по бревну. – Хотя я знаю немного. Он особо не рассказывает об этом. У нас в семье вообще мало разговаривают. – Жозефина опять кивнула. – И ничего не происходит. Если он не на работе, то сидит дома. Читает газету. Слушает радио. Вот и все.

Мы смотрели на озеро. Там как раз начался поединок «всадников»: Хильма взгромоздилась на плечи Генриху, Эдгар оседлал Рихарда. Сражение шло под оглушительный хохот и визг.