– Да где она, товарищ полковник? – взвыл Гривцов, изнемогая от нетерпения.

– А где она, по-твоему, может быть в том положении, которое ты ей устроил? – с ледяной вежливостью поинтересовался полковник. – Отправлена в тыл. Рожать.

– Я ее люблю, – неожиданно признался Гривцов полковнику из разведки фронта, и даже сам удивился неуместности признания.

– Я за твою любовь выговор получил, – ответствовал полковник. – Так ты действительно неженат?

– Действительно.

– От этого, правда, не легче. Ты знаешь, как наказываются на фронте подобные штучки?

– Знаю… А что теперь делать?

– Ну, ты не девочка, чтоб мне такие вопросы задавать. Получишь по шее от своего начальства, на том дело и кончится. Ох, уж эти мне бравые летчики… Твое счастье, что я добр. Так, говоришь, жениться на ней хочешь?

– Хочу.

– Кончится война – женишься… А вот где я, черт бы тебя драл, радисток на вас всех наберусь, таких любящих и неженатых?.. Ну, ладно. Скажи своему командиру, что я приказываю объявить тебе пять суток губы. Бывай здоров.

– Как ее найти, товарищ полковник? – торопливо закричал Гривцов.

– Найти? – миролюбиво уже переспросил полковник. – Это, брат, трудно… Ладно, – у нее, вроде, кто-то из родных есть, кому она письма писала. Личное-то дело ее ушло уже, понимаешь… Я прикажу спросить у девчонок, может, кто адрес знает. Перешлют на твою полевую почту.

Гривцов нетвердо стоял на ногах, сжимая в руке замолчавшую трубку.

– Ну? – спросил командир полка.

– Уехала, – сказал Гривцов.

– Кто?

– Катя.

– Куда?

– Рожать.

– Тьфу на тебя, – сказал командир полка. – С тобой-то что теперь делать? Ну?

– А, – весело засмеялся Гривцов, – со мной!.. Дать пять суток губы.

– Ну и прекрасно, – с облегчением сказал командир полка. – А то мне тебя в таком состоянии неохота было в воздух сегодня выпускать. Посидишь, отдохнешь. У нас, правда, помещения для гауптвахты нет, надо приказать ребятам из обслуживания, чтобы приготовили тебе какой-нибудь отдельный блиндаж.

Результатом этого разговора явилось то, что в морозный и солнечный февральский день почтальон, подрулив к столовой на своей мотоциклетке и привычно заорав: «Налетай, братва!» – сказал, подмигнув, Гривцову:

– Тебе письмишко, Герой. Пляши!

Гривцов дал щелчка почтальону, выхватил письмо, покраснел, воровато оглянулся и удрал в свой блиндаж. Там положил письмо на стол, зажег коптилку, закурил, походил рядом, хлебнул из фляжки, глубоко вздохнул и развернул треугольник.

«Андрюшенька, мой любимый и мой муж! Я знала, что ты все равно жив и мы все равно встретимся. Так много надо сказать тебе, что никакой бумаги для этого не хватит, и никакого времени, – пока не кончится война. Из войны я теперь на некоторое время выбыла, – и в этом мы оба виноваты. Но тут даже не подходит слово „виноваты", потому что ты теперь – папа. А сына зовут Андрей Андреевич, и он совершенно вымотал нам с мамой нервы своим неугомонным характером. Нужна, видимо, мужская рука. Что ж – все и будет – в свое время. А пока, в эту минуту, он спит, а я, полчаса назад получив письмо от одной своей девочки, с которой (зачеркнуто полевой цензурой), узнала о тебе, и что тебе после всех мытарств еще за меня досталось. Надеюсь, милый, что ничего уж очень страшного с тобой не сделали. Андрей, все будет хорошо, мое предчувствие меня еще никогда не обманывало, и мы с тобой еще выпьем настоящего шампанского и устроим настоящую свадьбу, хотя настоящее того, что уже было, и быть на свете ничего уже не может…»

Был СССР.

Был город Ленинград.

Было в Ленинграде издательство «Лениздат».