– Даже малое дитя не пожалел, изувер, – проскрипел сквозь зубы Савелий Петрович. Писарь Акоп, следовавший за ним, осторожно переступал, чтобы не попасть в кровяные пятна.

Вдруг следователь поднял руку, прижав палец к губам. Писарь замер. Они прислушались. Вверху на полатях раздался какой-то шорох. Савелий Петрович взял стоявший в углу табурет и, встав на него, заглянул за полати. Под потолком было темно, пришлось долго приглядываться. Наконец, в углу, около груды одеял он разглядел шевелящийся комок.

– Кто тут? Не бойся, выходи! – тихим голосом проговорил следователь. Комок в углу замер.

– Не бойся, мы свои. Он ушёл. Никто тебе ничего не сделает.

Ответа не было. Немного подождав, Савелий Петрович, спрыгнул с табурета.

– Надо доставать. Там кто-то есть, – сказал он писарю. Худощавый Акоп воспринял это как прямое указание и, ловко забравшись на табурет, подтянулся руками и влез на полати. Приглядевшись, подполз в угол. Там, спрятавшись за одеяла, сидел, обхватив ручонками колени, маленький мальчишка лет трёх. Испуганные глаза его смотрели на писаря.

– Ну что ты! Давай потихоньку слезем отсюда. Что ж тут век сидеть что ли?

Мальчишка испуганно вжался в угол. Акоп протянул руку и, взяв его за локоток, потянул к себе.

– Мы хорошие, мы ничего тебе не сделаем, пойдём.

Осторожно придвинув ребёнка к себе, Акоп сполз к краю полатей, и передал мальчугана следователю. Тот взял его на руки и прижав его лицом к себе, чтобы он не видел лишний раз убитую мать и сестёр с братом, вынес в сени, передав сотнику.

– Спроси, есть кто из родственников, пусть пока у них побудет, – отдал он распоряжение.

Савелий Петрович расположился в доме атамана. Сюда приглашали по очереди всех соседей Кугеневых. Все как один рассказывали, что Фёдор почти каждый день поколачивал Анастасию, но та терпела, ведь работящим мужиком был её муж, да характером больно крут. Но никто из односельчан ничего не мог пояснить конкретно по делу.

– Может, кто посторонний к ним приходил? Не видели никого? – спрашивал Савелий Петрович одного за другим. Но и мужики, и бабы только разводили руками.

– Так ничего не слышал что ли? – сердился следователь, грозно глядя на старика Спиридона, жившего по-соседству.

– Что говорите? – поднимал ладонь к уху старик. Следователь только махнул помощнику рукой, чтобы привели следующего.

– Убить четверых, да ещё топором! Это же сколько шума было! – рассуждал следователь. – Почему никто не слышал?

– Так в этот день собаки как с цепи сорвались! – ответил ему атаман Танаев. – Или лиса в посёлок забежала, или между собой перебрёхивались. Только всю ночь от них сна толком не было.

– Возможно и так… Но ведь увидеть-то кто-то хоть что должен!

– Так все рано спать легли. Умаялись – кто на посевной, кто на приисках. Вот в воскресенье иногда допоздна на «Пятачке» могут под гармонь плясать. Опросив ещё несколько человек, Савелий Петрович решил передохнуть. Хозяйка побежала ставить самовар, стала накрывать на стол. Пообедав и передохнув, следователь продолжил допрос местных жителей, которые бросив все работы, толпились у дома атамана. Их по очереди вызывал писарь Акоп, помогавший следователю.

Но толку от показаний не было. Все твердили одно: Фёдор Анастасию бил, но чтоб убить, такое невозможно. Пробеседовав с казаками и рабочими прииска допоздна, Савелий Петрович, остался ночевать в доме атамана.

Хоронили Анастасию и её детей всем селом. В местной церкви отпевали безвинно погибших. Батюшка Фрол долго читал молитву, плакали и причитали женщины, хмурились казаки. Такого в деревне отродясь не было. Убийство! Да ещё какое! Мать и трое детей! Шедшая вместе со всеми к кладбищу Дуняшка плакала. Ведь она только на днях играла с этими детьми, забегала к Кугеневым, тётя Настя всегда угощала её чаем с баурсаками.