Старушки с интересом наблюдали за своим подопечным и коротали время, гадая, чем же это он занимается, когда ползает по бетону, собирая вековую пыль. На другой перрон, по ту сторону железной дороги, к вокзалу, мальчик так ни разу и не убежал, хотя тот был рядом, рукой подать. Поговаривали, что у его матушки больное сердце. Он не совсем понимал значение этих слов, но маму жалел.

Однажды, на первый взгляд совершенно обычным утром, какими поначалу и кажутся утра, которым суждено перевернуть всю нашу жизнь, вековой уклад станции был нарушен. Кое-что прибавилось к прокисшему местному пейзажу и заставило старушек на развалине-скамейке максимально усилить бдительность. Они перестали дремать и стали приходить на вокзал даже раньше обычного, тем самым опровергнув мнение некоторых злопыхателей, утверждавших, что старушек в свое время принесли на станцию вместе с лавкой.

Новая деталь окружающей обстановки была мала, кучерява, очаровательна и приходилась начальнику станции внучкой. Девочка приехала к дедушке погостить на лето. По ее собственному мнению, она была уже даже стара – только что закончила первый класс школы.

После появления на вокзале девочки мальчик вновь вернул себе гордое звание Оловянного солдатика, которое ему в свое время присвоили станционные наседки. Он больше не позволял себе таких глупостей, как блуждание по перрону. Более того, мальчик пошел на беспрецедентный шаг и перестал швыряться камушками в голубей. Он где-то раздобыл новые батарейки и, как и прежде, носился взад-вперед, расстреливая полчища одному ему видимых врагов. Запыхавшийся солдатик периодически останавливался перевести дух и, естественно, косился в сторону белокурой девочки на другой стороне. Но та только посмеивалась над чумазым сорванцом, а иногда даже презрительно фыркала. Дошколенок был для нее, целой первоклассницы, сущим ребенком. Она смотрела на него с высоты прожитых лет.

Девочка смотрела на мальчика с высоты в буквальном смысле. На втором этаже вокзала располагалась квартира начальника станции. Его внучка любила проводить время на открытом балкончике, утопающем в цветах. К ее приезду дедушка перекрасил серые перила в розовые. Девочка появлялась в каком-то невероятном белом воздушном платье. Старушки любовались ею и вспоминали свои юные годы, хотя их детство кончилось уже так давно, что пожилым женщинам казалось, будто они никогда и не были детьми. Девочка еще плохо писала, неважно считала, не знала, что земля круглая и когда закончилась последняя война. Но наукой кокетства, этим тайным женским знанием, передаваемым через первую заплетенную мамой косичку, она уже владела в совершенстве. Поэтому кудрявая первоклашка не могла позволить себе просто сидеть на своем розовом балконе. Она непременно танцевала, кружась с невидимыми кавалерами, и украдкой поглядывала вниз на своего до зубов вооруженного рыцаря. Чем быстрее кружилась девочка, тем стремительнее носился по перрону солдатик. От бесконечной трескотни у старушек начались мигрени. Они гадали, что же кончится у мальчика раньше – силы или батарейки.

Бабушки были так стары, или так ленивы, или и то и другое вместе, что они ни разу не ходили за газетами в киоск на перроне напротив. Вместо этого не менее древний старичок, продавец в будке, дважды в день выползал на свет божий и читал им вслух свежую газету, утреннюю и вечернюю. Неизвестно, как к нему попадала свежая пресса. Старушки этого не знали. Более того, проверить новости от продавца газет они тоже не имели никакой возможности. Если бы однажды он объявил им, что наступил конец света, бабулькам не оставалось бы ничего иного, как разойтись по гробам.