Сашка где-то в глубине сознания ещё успел удивиться. Что там могло гореть – в переплетении стекла и бетонных конструкций, оплетённых сонмищем разнообразных растений, каждый день попадавших к ним в скудный рацион?

По поверхности ночного и чёрного, как и небо над головой, моря скользили множество неестественно быстрых теней. Время от времени эти тени испускали короткие серии вспышек, сея хаос и разрушения в узких скоплениях, притулившихся один к другому домов на берегу.

Ярость перестрелки нарастала. Стало понятно, что звуки боя неудержимо и быстро смещаются к расположенным возле лимана постройкам, которые уже кое-где пылали. На пыльных улочках, как ни удивительно, не царила паника – немногочисленные дети и женщины, с редкими поклажами необходимых вещей, спешили по главному тракту в сторону близких отрогов гор. Но в большинстве своём население Евпаторийского коша не верило в серьёзность налёта «чёрных» османов Халифата и полагалось на мужество и умение защитников. Огоньки ещё нечастых пожаров стали озарять строения призрачным, беспокойным светом. Возле окраины раздалось сразу несколько взрывов, и дома там запылали, как свечки, сразу наполнив чёрным удушливым дымом узкие улочки городка.

Сашка нёсся, не чувствуя под собой ног, совсем забыв о ранениях и разламывающейся от боли голове. Выбежав, наконец, на небольшую площадь в центре, он ошарашенно остановился перед зданием управы – полуразрушенным и украшенным языками пламени, с рёвом вырывашимися из-под скатов полупровалившейся крыши. Никто не тушил пожар, да и вся площадь была совершенно пустынной. Неожиданно он увидел, в переулке возле горящего здания, тёмную фигуру, призывно махающую ему одной рукой, а другой сжимающую автомат. Подбежав к затянутому едким дымом переулку, он лицом к лицу столкнулся с взводным урядником, усатым и худым до синевы под запавшими и какими-то колюче-неживыми глазами, дядькой. Он, не церемонясь, схватил его за рукав и потащил за угол, где, как оказалось, царило настоящее столпотворение.

Там возле заросшей подсохшим бурьяном лестницы в подвал. собралось человек двадцать – вперемешку разномастные камуфляжи и гражданская одежда. Видимо, все, кто мог носить оружие. Звать и уговаривать уже давно никого нужды не было – островники давно поняли, что если сами себя не смогут защитить, то ничего хорошего и не получится. Ни у кого больше хата с краю не стояла. Как говорил покойный подхорунжий: «Добро должно быть с кулаками, а ещё лучше, если с «калашом».

Бронированная дверь в подвал оказалась открытой, и вверх по ступеням живой цепью передавали оружие и боеприпасы. Цепочка быстро рассасывалась. Урядник куда-то исчез, а Сашке в руки кто-то, натужно кашляя, еле различимый во всё больше наполнявшем переулок дыму, всунул АК-103 с гирляндой подсумков, замотанный в потрёпанный лёгкий бронник. Быстро облачившись в бронежилет Сашка поднял взгляд, ища старших по званию, но переулок уже опустел. В этот момент горящие перекрытия второго этажа, с упавшей на них крышей, видимо прогорев насквозь, обрушились, пробив первый этаж и обвалив подвал. Сашка еле успел нырнуть к стене возле входа, перед тем, как всю улицу засыпало обломками горящих досок и битого кирпича.

В этот момент из разом плюнувшей дымом пополам с огнём двери подвала вывалились, задыхаясь от кашля и заковыристо матерясь, двое. Один невысокий, но плотный и кряжистый как дуб – незнакомый ему хорунжий, весь запелёнатый в бронекостюм «Ратник», в котором он казался каким-то неуклюжим – громоздким, а отсутствие шлема на голове делало это ещё заметней. Хорунжий в «Ратнике» буквально вытянул на себе из темноты подвала писаря их сотни – худого молодого парня в очках и принялся руками тушить тлеющую у того на спине форму. Сашка подскочил к нему и попытался помочь, но хорунжий, не церемонясь, оттолкнул его, прошипев сквозь зубы: