– Какого Африона? ― не понял старик…

– Ты только что сказал, что мне надо попасть в «Галерею Африона».

Экхат пожал плечами и равнодушно уставился на дорогу, как я ни старался, а не смог больше вытащить из него ни единого слова.

Повозка, скрипя и подпрыгивая неторопливо свернула с главного тракта в сторону села. Въезжая в укреплённые бревенчатые ворота, вдруг разглядел на стене бородатого лучника, который не стесняясь целит боевой стрелой мне в грудь. Осторожно поднял руки вверх, понимаю, если что не так, то оспорить выстрел уже не смогу.

За воротами к нам подошёл важный мужик, но увидев Масара, резко изменил поведение.

– Масара ранили! Масара ранили!!

Повозку быстро окружили взрослые и дети, на лицах тревога и сочувствие к раненному. Важный мужик взволнованно распорядился:

– Езжайте к старосте Далану, быстро! Туда, к красному дому! Как же так?! ― я показал на небо, помахал руками как крыльями, и будто выстрелил из лука сверху-вниз. ― Амециры?! ― я пожал плечам, мол, не знаю. ― Весь отряд? И Сарана?!― я кивнул. Мужик рявкнул: ― Синашка, беги к старосте, скажи: Масара ранили! Бегом!!

Экхат тронул вожжи, и повозка осторожно покатила по широкой улице вдоль одноэтажных бревенчатых домов. Народ у заборов зашевелился, настороженно и тревожно провожает взглядами повозку. Через семь-восемь дворов подъехали к высоким раскрытым воротам у которых нас встретил мальчик Синашка и несколько крестьян. Повозка въехала в просторный двор. На крыльцо выбежала русоволосая девушка и бросилась к раненному.

– Масар! Масар!! Милый! Что с ним? Бог мой, он жив? Жив! Осторожно, осторожно, несите в дом!!

Мужики ухватили плащ за углы и осторожно вытащили командира из повозки, хмуро последовали за причитающей девушкой, процессия тёмной гурьбой вошла в дом.

Губуська от всего этого шума-гама накрылся с головой меховой жилеткой, а когда нас пригласили в дом, в жилетке его не нашёл, видно куда-то хорошо спрятался. «Ладно, паренёк самостоятельный, не пропадёт».

Дом большой, на всё село один и есть двухэтажный, нарядный и солидный, с резными раскрашенными столбами крыльца, не дом, а пряник. Впереди нас, показывая дорогу широко шагает большой молчаливый дядька. Внутри дома, у второй двери справа на первом этаже остановился, показал нам жестом, мол, подождите. Привёл себя в порядок: отряхнул одежду, пригладил бороду и почтительно вошёл.

Огляделся вокруг. Сквозь верхнее окно второго этажа льётся на чистый, из широких плах пол, дневной солнечный свет в котором не спеша кружатся искрящиеся пылинки. Беззаботным пылинкам уютно и безопасно, ведь кругом крепкие из толстых брёвен стены. Здесь всё говорит о добротности и достатке.

Массивная деревянная дверь на узорных кованых петлях распахнулась, большой дядька, согнувшись в поясе вышел через высокий порог к нам, степенно разогнулся в полный рост, и только потом показал, мол, проходите.

Вошли в просторную комнату с тремя небольшими окнами, напротив нас увидели восседающего на высоком стуле с подлокотниками солидного пожилого мужчину. Комната светлая, и вся какая-то добротная. Всё крепкое и спокойное. У двери слева от нас, большая белая печь, за ней вдоль стены солидно и крепко стоит длинный и широкий обеденный стол накрытый белой скатертью, по бокам лавки, во главе стола стул с высокой резной спинкой.

Староста рассматривает нас внимательно. Одет он солидно: красная рубаха, бордовый с золотыми узорами кафтан с коротким воротником, тёмные штаны заправлены в красные сапоги. Седую голову венчает обруч с красным камнем в центре. Руки лежат на подлокотниках спокойно, на пальцах поблёскивают перстни. «Прям, князь московский», ― всплыло откуда-то из глубин потемневшей памяти.