– Чем раньше ты поймешь, что такое мужчины, тем будет лучше для тебя, – твердила мать, как аксиому. – Это отвратительнейшие скоты. Животные самой низкой организации. Они напрочь лишены ответственности. Ты просто запомни эти мои слова на всю жизнь и поверь. Запомни – и поверь. – Это была уже молитва. – Я с ними работала: я знаю их изнутри! – В этом месте мать обязательно клала ладонь правой руки на грудь и несколько раз пылко ударяла ладонью по груди. При этом глаза ее сверкали. Мать как будто ликовала от этого знания, словно была его первооткрывательницей, и, естественно, почитала его уникальным, а себя – единственной способной вместить в себя познание подобного рода. – А доказать правоту моих слов очень легко, сама увидишь: мужчины всегда поступают так, как хотят они! – Мать с непередаваемым чувством горечи и одновременно какого-то непонятного торжества поднимала вверх указательный палец, словно желала зафиксировать этот свой афоризм в вечности.

Что ж, против этого последнего аргумента возразить Ире было нечего: он действительно бил без промаха…

Но как бы, наверное, удивилась мать, узнав, что Ирочка, ее сокровище, постигла материну науку относительно этих животных самой низкой организации в полном объеме и узнала представителей этого биологического вида еще лучше, чем она сама! Ирочка открыла больше, чем мать! Главный редактор Геннадий Всеволодович, фотограф Гоша, начальник отдела верстки и дизайна Андрей, автор книжки по Фаберже, автор книжки по Северному морскому флоту… Все они смотрели на Ирочку с почти одинаковым вожделением. Но стоило только дать слабину, уступить, отдаться, безо всяких условий, то есть именно сделаться женщиной! – и Ирочка становилась ничем. Блескучей оберткой от шоколадной конфеты с ликером («Ирочка, я вас сейчас съем!» – говорил один из них, сжимая Ирочкины руки и тая), которую потом, после, скомкав, прищурившись, можно было сразу метнуть в урну. А можно было, например, во время важного и долгого разговора по телефону подобрать вчера забытый на столе фантик, разгладить, и еще долго и раздумчиво поглаживать его подушечками пальцев, чтобы потом так же машинально заложить его в ежедневник или в книгу вместо закладки – однако в конце концов обертка все равно оказывалась в корзине для мусора! Поэтому Ирочка никогда не становилось женщиной – какие бы сумасшедшие, беззаконные слова, ничуть не отличимые от правды, они ни шептали, какие бы вещи ради нее, ради Ирочки, ни вытворяли. Поэтому, сдавалось ей, они все и не могли ее позабыть – главный редактор Геннадий Всеволодович, фотограф Гоша, начальник отдела верстки и дизайна Андрей, автор книжки такой-то, автор…

Да и женщин Ира узнала больше, чем хотелось бы. Только благодаря Ирочке мать не спилась с дядями колями, а сидела здесь, в келье, вся в белом, с башней на голове, изображая перед сватами петербурженку в четвертом поколении, которая без салфетки притронуться к пище не может – как не может и ужинать без двух бокалов: один для воды, другой для вина…

Дверь в комнату отворилась и, с шарканьем, вперевалочку, хватаясь рукой за стену, в комнату вступила свекровь с тарелкой в руке: Ирочкино местонахождение обнаружилось.

– Ирочка, сокровище мое, ты здесь! – восторженно воскликнула мать, загоревшись.

– А я хотела предложить супчик-голубчик, – прошамкала свекровь обиженно дребезжащим голосом, напрасно силясь нацепить на себя лубочную маску доброй старушки из сказки. Пристраивая на прикроватную тумбу тещи никому не нужную тарелку супа, она жадно стреляла подслеповатыми глазками то на свою породистую сватью (ишь, как сидит в таком-то возрасте: нога на ногу, спина прямая как палка, на голове гнездо, тоже мне, принцесса Уэльская), то на разодетую королевишну Ирочку, в которой ее сын души не чаял, вместо того чтобы давно уже присмотреть себе хорошую девушку.