Знаю-знаю, девочки, – косточки мои перемываете. Да, это я вырастил ельник на пути и погоду дрянную подстроил. Такой вот пакостник. Что поделаешь? Гаденькая неуверенность уже не крадется рядом, теперь она сидит на мне верхом, и не стряхнуть её никак.

Была бы видимость получше, я бы не стал вымучивать эту просеку. Пошли бы в обход, а потом, глядя на солнце, скорректировались и вышли на прежний курс. Столбы – высокие скалы, видно их довольно далеко. И рисковать я люблю, но… Детектор лжи выдал бы сейчас меня с головой. Не по себе. Боюсь ошибиться. В спину смотрят три десятка человек, уже усталых, продрогших от мокрой одежды. Они на меня надеются, не знают этих сомнений.

Да ладно бы привычный народ – таёжники, охотники или хотя бы парни одни, а то ведь девчонки-неумехи. Им-то каково?

Ельник давно позади, мы по-прежнему чапаем в снежной каше, подошвами давим бруснику и поздние грибы. Смотрю на часы – идём уже больше трёх часов. Пора бы уже пройти эти семь километров. А ещё через час будет темнеть. И что тогда?

Как-то непривычно тихо за спиной. Даже разговоров не слышно. Не нравится мне всё это. Нехорошо. Зреет, растет отрицательное напряжение. Оно вырабатывается в каждом идущем позади, кажется, разливается в сыром снежном воздухе и смыкается на мне. Сейчас взорвусь. Взгляды прожигают штормовку на спине. Но что делать? Я и так, кажется, делаю, что могу. Выше себя не прыгнешь. А надо прыгнуть. Надо, Федя, надо.

Шаги, вздохи, чей-то кашель… Звенит лезвие топора – ещё одна затёска остаётся. Кто-нибудь пройдёт здесь в снегопад и не обратит на неё внимания. Зачем, если под ногами тропа?

Кстати, тропа ещё под вопросом. На меня вдруг сваливается… Нет, не снежный ком – хуже! Бьёт в виски убийственная мысль, что всё может оказаться зря. Если я ошибся, отклонился в сторону, то весь сегодняшний день с его мокрым холодом в коленях и на плечах, возня с валёжником, расчистка, затёсы – всё это теряет смысл. Мы, три десятка человек, целый день убили на то, что рубили тропу, ведущую в никуда. Зачем? Останутся лишь эти странные затёски среди леса да недобрая память.

Остановимся, когда поймём, что прошли мимо Столбов, заночуем, где придётся, и утром вернёмся назад. В городе спросят, как сходили? Ответить будет нечего.

При одной этой мысли всё внутри сжалось и замерло, как от занесённого над головой топора.

Впрочем, оставим мрачные прогнозы предсказателям конца света, расплодившимся в последнее время. Тамара тоже смотрит на часы, оборачивается ко мне.

– Скорей бы уже… К костру хочется.

– Мне тоже хочется. А ещё бы чаю кружку большую. И во-о-от такой бутерброд с колбасой.

– И мне половинку. Скоро мы придём?

– Эх, если бы я знал…

Смотрю вверх, вглядываюсь в мутное небо, но тщетно. Проклятый снег… Впрочем, он уже не валит крупными хлопьями, измельчал. Видимость, пусть не для полётов, но для велосипедного движения – вполне.

– Столбы не видно?

Пробую отшутиться.

– Видно, но без проводов, без фонарей. Большие и маленькие, с сучками и ветками. Похожи на столбы, но – не то.

Начался подъём. В настроении тоже подъём! Может быть, мы поднимаемся на скальный кряж? Девчата в надежде всматриваются вперёд, но довольно скоро надежда показывает спину. Горка обрывается крутым спуском. Упирается в широкую прогалину, заросшую высокой травой и чахлыми берёзками. Болото.

Ну, ёлки зелёные, мы так не договаривались. Это нечестно! Зачем болото? Куда я завёл людей?

Оборачиваюсь, ищу Микушина, не забыв смахнуть с лица растерянность. Но, к моему удивлению, луноликий Саша излучает довольство. Улыбается. Даже, кажется, подмигивает. Что бы это значило?