Бестактно лезу к нему в душу, ковыряясь в его проблемах и травмах, глупо надеясь, что смогу помочь. Харда это не устраивает. Для девчонки, которую он просто трахает, я слишком много себе позволяю.

– Я знаю, что…

– Ничего ты не знаешь, Майя, – так ядовито-отвратительно мое имя еще никто не произносил. Но я достойно выдерживаю непроницаемый и холодный взгляд Харда. Разговор ему не приятен, но он продолжает участвовать в нем противореча сам себе.

– Я видела твои рисунки, – он бледнеет и покрывается испариной. – Они потрясающие! – размахиваю руками, не справляясь с восхищением от картин Харда.

– Говори, тише, – Том раздраженно шикает и приближается ко мне.

– Да вокруг никого, – заглядываю за спину британца, выискивая потенциальных любопытных зевак, питающихся университетскими слухами. Но коридор пуст – не единой живой души. Чего Хард так боится? Неужели никто не знает о его страстном увлечении кроме меня?

– Ты и без меня прекрасно знаешь насколько хорош, – кареглазый черт вскидывает брови и лукаво лыбится, боже, о чем он думает. – В живописи, – хриплю от смущения и лютого волнения. – У твоих рисунков особая энергия и ты чувствуешь тех, кого изображаешь.

– Ты замолчишь или нет? – Том озирается по сторонам. В любой момент из-за угла может выйти заблудший студент, прославив кареглазого обольстителя на весь Беркли, рассказав о его хобби, которое не соответствует статусу альфа-самца и подонка.

Университет – не место для секретов и откровенных разговоров.

– Боишься, что все узнают о твоем секрете? – вызывающе скрещиваю руки на груди, показывая, что так просто ему меня заткнуть. – Какая разница, что думают другие? Главное, чего хочешь ты. – Почему мне так важно переубедить Тома? Потому что никто не знает его настоящего, а мне он позволяет. По-своему, огрызаясь и замыкаясь, но впускает в свою покорёженную жизнь.

– Не хмурься ты так, Хард, – разглаживаю его брови большим пальцем, вгоняя британца в ступор и непонимание. Брюнет озадаченно следит за моими действиями и молчит, не зная, как реагировать. Его карие глаза смешно фокусируются на моем пальце, а сосредоточенное выражение малого ребенка умиляет.

Неужели никто и никогда не проявлял к Томасу искренней заботы и настоящей поддержки? Или он элементарно отвык от этих чувств?

– С твоими шедеврами в живописи, – аккуратно убирает мою руку от своего лица, – мне не тягаться.

Расплываюсь в счастливой улыбочке. Взят правильный курс в нашем диалоге.

– Размалюешь еще несколько картин, и мистер Ральф воздвигнет тебе памятник при жизни за твои выдающиеся успехи в живописи, – Хард пафосно прикладывает ладонь к сердцу, как артист Бродвея, ломая передо мной комедию.

– Репутация пай-девочки делает за меня всю работу, – небрежно пожимаю плечами и без тени лукавства смотрю на Томаса.

Брюнет облизывается и подтирает губы тыльной стороной ладони: слюни или яд.

– А преподаватели знают, что их пай-девочка, – Хард шепчет прямо мне в губы, – трахается с плохим мальчиком? – манерничает и покачивает головой как настоящий взрослый, отчитывающий ребенка за проступок, осуждающе цыкая мне в лицо

Струйка пота стекает по спине от перенапряжения.

– Если кому и ходить на факультатив по живописи – так это тебе, – завожу по-новой свою шарманку и минутное превосходство Харда тает как утренняя дымка. – Мистер Ральф…

Кареглазый дьявол не выдерживает моего неугомонного стремления затащить его задницу на курсы, о которых он грезит днями и ночами. Жестко хватает меня под локоть и грубо вталкивает в лаборатории биохимического факультета. В потемках припечатывает к стене и ядовито шипит в губы: