Ее окликнул муж, Том:

– Мэри, погоди минутку.

– Нет, – и она изо всех сил поспешила вниз по тропинке, спотыкаясь, волоча за собой девочек.

Ну и теперь, естественно, четверо оставшихся, старшие женщины и их сыновья, должны же были что-то сказать, внести ясность, все объяснить? Ни слова. Они сидели сжавшись, поникнув, помрачнев, потом наконец один из них заговорил. Это был Иен, он обратился к Роз с интимной страстью, широко распахнув глаза, а по губам было видно, как он напряжен и зол:

– Это ты виновата! Да, ты. Я тебя предупреждал. Во всем виновата ты.

Роз ответила злобой на его злобу. Она рассмеялась. Это был жесткий, злой и едкий смех, раскат за раскатом.

– Я виновата, – ответила она. – Конечно. Кто же еще?

И снова захохотала. Это хорошо бы смотрелось на сцене – такой смех, – но по ее щекам потекли слезы.

Мэри, уже скрывшаяся из виду, к этому времени дошла до конца дорожки, где встретилась с Ханной, женой Иена, которая не могла даже видеть виновных, по крайней мере, при Мэри, потому что ее ярость была не так велика. Она позволила Мэри идти одной, а сама осталась ждать, преисполненная сомнений, страданий и упреков, бурливших в ней все сильнее и готовых вырваться наружу. Но она не хотела, чтобы все это вылилось в гнев, нет, ей нужны были объяснения. Она взяла у Мэри Ширли, и вот они обе, с дочками на руках, стояли на тропинке, возле забора из свинчатки, отделявшего соседнее кафе. Они молчали, но смотрели друг другу в глаза, Ханна жаждала подтверждения, и получила его.

– Ханна, это правда.

И – этот смех. Смех Роз. Раскатистый и резкий, смех победителя – вот что услышали Мэри и Ханна, и он стегал их, а они сжимались от жестокости этого звука. Удары хлыста все падали им на спины, и они содрогались.

– Злые люди, – наконец пролепетала Мэри, чьи губы превратились в тесто или глину. С последними взвизгами смеха Роз обе молодые женщины расплакались, побежали вниз, подальше от своих мужей, подальше от их матерей.

Две девочки пришли в большую школу в один и тот же день, в один и тот же час, рассмотрели друг друга и крепко сдружились. Малышки, они смело держались в этой огромной школе, такой же людной и шумной, как супермаркет, там, как они уже знали, была своя иерархия, и к новеньким относились враждебно, но у каждой появилась союзница, так что они взялись за руки, дрожа от страха и рвения все побороть. Огромная школа, стоявшая на холме и окруженная парками, совсем, как в Англии, хотя купол неба над ней висел совсем не английский, была готова поглотить малышек, по сути, младенцев, как считали их родители – просто слезы на глаза наворачивались.

Девочки были отважны, быстро находились, что ответить, и вскоре попытки старожилов зацепить их сошли на нет; они поддерживали друг друга, каждая боролась и за себя, и за подругу. «Они как сестры», – говорили про них, даже: «Они как двойняшки». Светловолосые, с одинаковыми блестящими хвостиками, голубоглазые, проворные, как рыбки, но если присмотреться повнимательнее – не такие уж и похожие. Лилиан – или Лил – была худой, но мускулистой, с нежными чертами лица, а Розанна – или Роз – покрепче, и в то время как Лил смотрела на мир исключительно сурово, Роз во всем видела повод посмеяться. Но все равно все предпочитали думать и говорить, что они как «сестры», «наверное, двойняшки»; людям нравится искать сходство там, где его, скорее всего, и нет. Так оно и шло, полугодие за полугодием, класс за классом, подруги были неразлучны, что радовало их родителей, которые жили на одной улице, и сами, как это часто бывает, сдружились, благодаря детям, понимая, как им повезло, что дочери нашли друг друга, сильно упростив всем жизнь.