У ворот мельницы встречала их статуя святого Яна Непомуцкого[19], стоявшая между двумя липами. Под статуей была скамья, на которой по воскресеньям сиживала пани мама с кумой из Жернова и Манчинкой; пан отец обыкновенно стоял перед ними, поигрывая табакеркой, и что-то рассказывал. Завидев бабушку с внуками, идущую вдоль ручья, Манчинка кидалась навстречу гостям, а пан отец, успевший уже облачиться в свою неизменную сероватую куртку, подвернуть штаны и сменить сапоги на башмаки, степенно шагал следом за ней вместе с кумой. Пани мама торопилась в дом, чтобы приготовить что-нибудь ребятишкам, «а то они житья нам не дадут»; и когда гости подходили к мельнице, малышей уже поджидал накрытый столик: летом – под окнами в саду, а зимой – в комнате. На столике были пироги, хлеб, мед, сливки; чуть позднее пан отец приносил еще и корзинку со свежесобранными фруктами или пани мама предлагала полакомиться черносливом и сушеными яблоками. Кофе и прочие господские напитки не вошли еще тогда в моду.

– Как же хорошо, бабушка, что вы нас навестили, – говорила пани мама, подставляя ей стул. – Если бы вы хоть одно воскресенье пропустили, у меня бы вся неделя не задалась. А теперь угощайтесь, чем Бог послал!

Бабушка ела мало и просила, чтобы пани мама и детям такие огромные порции не накладывала, но толстуха только смеялась:

– Вы уже старенькая, неудивительно, что у вас плохой аппетит, а у детей-то желудки как у уток! Взять хоть нашу Манчинку, – когда бы вы ее ни спросили, она всегда вам ответит, что голодна!

Дети улыбались, и было ясно, что пани мама права.

Взяв из рук мельничихи по пирогу, ребята убегали за амбар; бабушка могла о них не беспокоиться: они играли там в мяч, в лошадки, в салочки и вообще всячески веселились. Бабушкиных внуков всегда ждали одни и те же товарищи по играм – шестеро ребятишек-погодков, поставь их рядком по росту – ни дать ни взять органные трубки. Это были детишки, жившие рядом с трактиром в лачуге, где прежде трепали лен. Их отец бродил по окрестностям с шарманкой, а мать обстирывала детей и мужа, чинила им одежду и работала поденно за еду. Всего богатства у мужа с женой и было что эти шестеро «пандурят»[20], как называл их отец, да старая шарманка. Однако ни по взрослым, ни по детям не видно было, что они нищие, лица у ребятишек были круглыми, а из дверей лачуги нередко доносились такие аппетитные запахи, что у прохожих слюнки текли. Детишки выскакивали на улицу с лоснившимися от жира губами, и соседи спрашивали друг дружку:

– Да что ж такое жарили нынче эти Кудрны?

Как-то раз Манчинка пришла от них и рассказала пани маме, что Кудрны угостили ее зайчатиной, «такой вкусной, прямо как миндаль».

«Зайчатина… – подумала пани мама. – Откуда же они ее взяли, неужто Кудрна браконьерством промышляет? Ох, несдобровать ему!..»

А вскоре забежала к ним Цилка, старшая из детей Кудрны; этой девчушке всегда было кого нянчить, потому что каждый год рождался новый маленький Кудрна. И пани мама сразу спросила:

– Ну, что вкусного было у вас на обед?

– Да ничего, одна картошка.

– Как это – одна картошка? А Манчинка вот говорила, что ваша мать ей кусок зайца дала.

– Эх, пани мама, хорошо бы зайца! Это ж кошка была! Папаша ее в Красной Горе раздобыл, жирная такая, как свинья, мамаша вытопила из нее сало, и отец станет им мазаться. Кузнечиха подсказала – мол, когда кашляешь, надо мазаться кошачьим жиром, чтоб чахотка не сделалась.

– Боже правый, да кто же кошатину ест?! – воскликнула пани мама и даже плюнула от отвращения.

– Ах, пани мама, знали бы вы, какая это вкуснятина! Хотя белки еще лучше! Иногда папаша и ворон приносит, но они нам не по нраву. А недавно и вовсе повезло: прислуга соседская гусей кормила, и один задохнулся, так его мамаше отдали. Мяса у нас всегда вдосталь бывает: то дохлую овцу отец раздобудет, то целую свинью, если та заболеет и ее забивать приходится; жаль только, что папаша не всегда вовремя узнает, что где-то…