А когда она вышла с фабрики, удивила ее сегодняшняя ночь. Апрель месяц, а такое уже тепло, даже жар, что ли, прогретость какая-то во всем, истома… а вверху, далеко-далеко, и луна, и звезды, и странная, обволакивающая сердце тишина кругом, такое ощущение, что где-то как будто кто-то вздыхает – то ли грустно, то ли устало… Она знала, это у нее сейчас состояние такое, «старушечий романтизм», как она сама говорила, но если она была одна, она никогда не стыдилась своих ощущений, пусть не должна бы она испытывать все это, годы не те, душа не та, но если именно так сейчас, на сердце, то отчего бы не отдаться всему этому? – пускай, пускай… И уж, конечно, нисколько не странным показалось ей, хотя это и было странно, когда вдруг из-под тополя, близ проходной, к ней вышел Силин, смущенный и оттого несколько развязный, сказал небрежно так, хотя, наверное, готов был провалиться сквозь землю сейчас:

– Не страшно прекрасной даме одной?

– А чего бояться? – насмешливо ответила она. – Волки все в лесу.

– Ну а все-таки… Волки – в лесу, а разбойники – они всюду… – И по тому, что это был совсем несвойственный Силину тон и слог, было ясно: волнуется он искренне и сильно.

– А может, вы-то как раз и есть разбойник? – продолжала она насмешливо и тоже чувствовала, что, хотя ничего как будто не происходит, волнение невольно захватило и ее.

– Да какой там из меня разбойник! – махнул рукой Силин. – Как бы кто самого…

– Ну а если на прекрасную даму, – посмеиваясь спросила она, – нападут разбойники – защитите?

– Защищу! – вдруг коротко и с жаром выпалил Силин.

– Ишь вы какой, – усмехнулась Марья Трофимовна. – Кто бы мог подумать?

Да, это было удивительно даже для нее – и волнение ее, и слова, которые сами по себе ничего не значили, но за ними стояло нечто, что странно тревожило ее. Он не спросил Марью Трофимовну, можно ли проводить ее или нельзя ли вместе пройтись, он просто заговорил с ней, и так получилось, что они шли уже вместе. Они шли, но, сказав то, что уже сказали, теперь не знали, что нужно говорить дальше, то есть она-то могла быть спокойна, ей нечего думать об этом, он – мужчина, он, в конце концов, сам должен подумать об этом, но он молчал, и опять в какую-то минуту она подумала о нем: «Ох, бедняга ты, бедняга…» – насмешливо подумала, хотя ей было не смешно, скорее даже страшно за него, что может что-нибудь не так сделать и не так сказать…

– Хороший сегодня вечер, – наконец сказал он.

«Ну вот», – невольно подумала она.

– Да, вечер чудесный… – ответила она и почувствовала, что «чудесный» – не ее слово.

– Вот я думаю, – сказал он, – странно как-то…

– Что?

– …странно, что вот люди могут работать вместе и знают как будто друг друга, а если вдуматься…

– Так и не знают совсем?

– Ну да, не то что даже не знают, знать-то знают, но как бы это…

– Так это все понятно, – сказала она. – Ну а как же? Разве заглянешь, что там у каждого на душе?

– Ну вот мы и пришли, – сказал он. – Я близко от фабрики живу.

Она взглянула – и правда, это дом, где живет Силин. Ну что ж… Он сейчас пойдет к себе, а она – к себе, все понятно, и ничего из того, что как будто было и одновременно не было, ничего этого на самом деле нет.

– Ну, счастливо, – сказала она и протянула ему руку – в первый раз, наверное, что они знали друг друга… И потом, много позже, впрочем, как и сейчас, она так и не могла понять, не понимала, почему – с чего? с какой стати? – вдруг ответила ему:

– Ой, да ведь уже поздно! Разве что на минутку… – когда он неожиданно предложил ей:

– А может, заглянете ко мне? Посмотрите, как я…

Это был и остался один из самых загадочных моментов ее жизни, о котором позже она вспоминала не то что с сожалением или, скажем, со стыдом, – с удивлением, с легким покачиванием головы: ну, мол, и отчаянная была, откуда что взялось…