Недавно ко мне забежали офицерики из той самой части, что рядышком стоит, нас своими ракетами защищает. Сколько помню, эта часть всегда на этом месте стояла – сначала с пушками, их еще зенитками называли, опосля – уже с ракетами. Бывало, зенитки как начнут в небо пулять – у нас стекла с окон вылетали, сейчас ракету выпустят – ажно поселок трясется, и все дымом заволакивает. Сначала страшно было, опосля – ничего, пообвыкли. Я как на пенсию вышла – а вышла, когда мне уже было за семьдесят, – так эти молоденькие офицерики, которые холостые, повадились ко мне бельишко для постирушки носить за небольшую плату или за пару банок тушенки. Тогда тушенка, ой какая вкусная да пахучая была! Несладко им тут служилось в отдаленности у моря холодного, в тайге бескрайней, в климате суровом без мамочек родненьких, без ласковых женских рук, без теплого семейного уюта. Сразу после училища военного – и сюда, в в сопки, в тайгу, в глухомань.

Так вот, принесли они, как обычно бельишко, сидят, чай с брусничным вареньем попивают. Обычно шумные, веселые, а тут заметила – не шибко. «Робятки, – спрашиваю я, как обычно называя их „робятками“, – пошто головушки повесили, случилось что?» – «Случилось, баб Мань, – отвечают кисло. – Расформировывают нас, не нужны мы стране». – «Ой, робятки, да что вы такое говорите?! – запричитала я. – Как без вас можно?» – «Получается, можно, – развели они ручками. – Сокращают армию, говорят, сейчас у нас врагов нет». – «Как же нет? А эти – мериканцы? Они вон что по телевизору вытворяют, прямо беда!» – «Не противники они нам больше – наилучшие друзья», – сообщают офицерики. «Так нам и Гитлера, помню, велели лучшим другом называть, запрещали о нем плохое говорить. А этот… ну, который совсем рядом… Мао Цзедун, вот! Этот нам как родной брат был. А что из всей этой дружбы вышло, знаете?» – «Знаем! – ответили дружно. – Баб Мань, ты в правильном направлении мыслишь, тебя бы к нам замполитом!» Смеются, служивые. «И куда вы теперича пойдете?» – не отстаю, допытываюсь я. – «Страна большая, – отвечают вроде как беззаботно, но чую – с горечью. – В банкиры подадимся… или в дворники с метлами». Невозмутимые робятки, веселые, прямо красавцы, дай бог им счастья и здоровья, и жен толковых да любящих! Ушли мои офицерики, а я долго еще не могла успокоиться. Бог ты мой, думаю, чего только на моем веку не было, чего только не валилось на голову нашей армии. Тут вам и демобилизации, и расформирования, и разоружение! Как новый руководитель, так какое-то новшество, да ладно бы в хорошую сторону – так нет же, все куда-то… в кювет, вот! Помню, при Сталине что-то было? А-а, демобилизации! Ну, это для страны нужное было дело – война закончилась, надо было восстанавливать разрушенное. А вот опосля, уже и не знаю, была ли нужда во всех этих разоружениях? Волна за волной. Дай бог памяти, при Хрущеве разоружились. До сих пор помню, везде красные транспаранты висели с надписью: «Сократим Советскую Армию на миллион!» Опосля, кажется, еще на два или три. Сократили, правда говорили, будто бы поторопились. А Мишка Горбатый – тот прямо ужас какое разоружение затеял… шут его забери! Сейчас вот Бориска разоружается. Этот вообще, бог знает что вытворяет! Ну, никак не идет нам учеба впрок, хоть в лепешку расшибись – не идет! Только и учимся, что на своих собственных ошибках да ошибках! А опосля локти кусаем, кого-то обвиняем, виновных ищем – находим. Сейчас разоружаемся, опосля как бы нагонять не пришлось. Ой, боюсь, придется!

Нет, это надо же такое придумать – мериканцы нам друзья. Скажут тоже… Может, мои офицерики пошутили, ну какие они нам друзья. Собачья дружба известна – до первой кости. Как бы нам не пришлось с такой дружбой ручки-ножки сложить. Раньше, когда наши самолеты над головой гудели, когда корабли мимо проходили, а ракетами пуляли так, что земля тряслась, мы себя чувствовали как-то поспокойнее. А нонче тишина не радует-пугает, непривычны мы к ней, она нам мысли о войне навевает… будь она проклята!