– У Пелецкой будет двойня, представляешь?

Женя лежала в своей любимой позе: повернувшись на правый бок и прижавшись спиной к мужу. Так вот, значит, какова причина его терзаний.

– А когда она ждёт? – спросила она, не поворачиваясь.

– Кажется, в феврале.

– Надо будет придумать, что подарить. Двойня!

– Женечка…

Она развернулась к нему, поцеловала:

– У нас всё хорошо. Я счастлива.

Герман

– Что значит «вакансий нет»? Я звонил вам позавчера. Договаривался, что прилетаю сегодня. Что могло кардинально измениться за полтора дня? – Герман смотрел на специалиста отдела кадров Шадринской областной филармонии и понимал, что эту броню профессионального безразличия и провинциального хамства пробить не удастся.

Он сорвался из Москвы, ухватившись за первое нашедшееся в интернете объявление о вакансии. Складывалось слишком уж гладко: и предварительная договорённость о работе, и так кстати появившийся на сайте единственный билет на ближайший самолёт.

А что теперь?

– Мы уже приняли человека, выпускника нашей Академии искусств. Ничем не могу вам помочь! – чиновница выделила слово «нашей», гордясь тем, как поставила на место столичную штучку.

Положение казалось настолько абсурдным, что он даже невесело заулыбался, выйдя на улицу и присев на лавочку в сквере. Последние семь лет, что Герман Велехов жил и работал в столице, ему не переставали напоминать: он зарвавшийся провинциал, жаждущий любыми путями пробиться и устроиться. Но стоило уехать из Москвы, как зарвавшийся провинциал тут же превратился в столичного сноба с претензиями, который возомнил о себе невесть что и теперь хочет вырвать место под солнцем у местных самородков.

Спешить было некуда. Герман прошёлся по улице до торгового центра с оригинальным названием «Центр», увидел на углу «Русские блины» и понял, что обед по местному времени безнадёжно упущен, а вот по московскому – как раз. Кафе попалось весьма кстати, а то до ужина при такой нервной жизни можно не дотянуть. Он заказал «Охотничью солянку», три больших блина с грибами и курицей и стал есть, поглядывая на уличное движение за окном.

Варианты возвращения в Москву или в родной Новосибирск Велехов не рассматривал. Из Москвы он сбежал осознанно. Объяснять знакомым в Новосибирске, почему не сложилось в Москве, и ловить их сочувственные или злорадные взгляды тоже не хотелось. Хотелось тихо пожить какое-то время, ну, скажем, год, в незнакомом месте, теша сердечные раны и предаваясь размышлениям о том, что делать дальше.

Друзей и родных у него в Шадрине не водилось, а вот что касается знакомых, то Герман, обжившись, собирался встретиться с неким Густавом Лоренцом, преподававшим в местной Академии искусств. Ни к чему не обязывающее знакомство на Московском молодёжном музыкальном форуме, где их представила друг другу… А впрочем, не будем тревожить имя. Герман педантично занёс в телефон номер нового знакомого и забыл о нём до сегодняшнего дня.

Номер оказался рабочим.

– Слушаю вас!

– Густав Иванович, добрый день! Вас беспокоит Герман Велехов. Если помните, мы познакомились в Москве.

– Прекрасно помню, Герман.

– Я сейчас в Шадрине. Могли бы мы встретиться?

– Конечно, приезжайте ко мне в Академию.

Вечером того же дня, сидя за столом в гостеприимном доме Густава и его жены Лины, Герман почувствовал, что успокоился, и по-настоящему начал принимать происходящее как начало приключения. Он видел, что нравится и самому Густаву, и его жене, и с удивлением обнаружил, что легко рассказывает им о причинах отъезда из столицы, правда, не упоминая имён. Вернее, одного имени. И даже о своей неудачной попытке устроиться на работу в Шадринскую филармонию поведал так, что рассмешил хозяйку дома до слёз. Но как он ни старался, невинный вопрос Густава сбил его с радостного настроя: