На платформе врос в девушку глазами молодой человек и тоже плачет. До отправления экспресса остается полминуты – не больше. Страх разлуки пересиливает страх не успеть вернуться в вагон, и девушка снова выбегает на платформу, и вот влюбленные плачут в обнимку. Даже самому ненаблюдательному свидетелю драмы расставанья понятно, что увидятся они ещё не скоро. И вот она едва успевает запрыгнуть в вагон, кричит прощальные слова по-французски. Но поезд не остановить. Остается только ожидание, а секунды продолжают неумолимо увеличивать расстояние…

– Любовь… – многозначительно вздыхает Таня и достает из черной дорожной сумки камеру.

Живой репортаж из экспресса «Париж-Брюссель» пригодится ей для сюжета о российско-европейских отношениях, который она собирается сделать, вернувшись в родной Екатеринбург из загранкомандировки. Таня работает в информационном агентстве.

(«Some questions for press, please») Я не спешу доставать диктофон. Вряд ли зарисовка из поезда пригодится для будущей статьи.

Объектив Таниной камеры тактично отворачивается от трагедии юных влюбленных и останавливается на смуглом широком лице соседа.

Он широко и белозубо улыбается в объектив и охотно рассказывает, что зовут его Джон, и что во Францию он приехал с семьей из Эфиопии. Семья – темнокожая молодая женщина с мальчиком лет трёх на руках сидят напротив за столиком, рядом со мной.

Камера смущает Эстер, и только когда аппаратура скрывается под молнией в чёрной сумке, моя соседка широко сверкает искренней улыбкой.

– I like Russian very much…

Огромные глаза, доверчивые и в то же время как будто слегка испуганные, излучают мягкое тепло. Эстер говорит о том, что европейцы очень вежливы и доброжелательны, но у них нет той открытости, которая позволяет вывернуть душу нараспашку перед первым встречным, как у русских и африканцев.

Брюссельский пейзаж незаметно переходит во французский. Совершенно незаметно, но какие-то едва уловимые приметы пространства безошибочно подсказывают женскому сердцу, что оно пересекло невидимую черту, разделяющую страны.

– Мы уже во Франции! – улавливает эти ультразвуки и Таня и тут же начинает планировать предполагаемый маршрут.

Четыре дня, проведенные в Париже два года назад, дают мне право беззаботно задуматься на несколько секунд и предложить начать прогулку с Монмартра (только вопрос, далеко ли он от вокзала).

– No far, – радует Джон и протягивает нам полезный презент – карту французского метро.

Осень шелестела над Монмартром страницами книги перемен.

– Если бы… скажем, в понедельник, тебе сказали, что в воскресенье ты будешь гулять по Парижу, ты поверила бы? – Таня даже закрывает глаза от наслаждения.

Мне тоже верится с трудом, но факт остаётся фактом: жизнь прекрасна и удивительна.

Тане не терпелось увидеть всё и тем самым доказать всем, кто не верил, что это так, обратное.

Как будто ветер рассыпал колоду карт, замелькали кафе и бутики, и не совсем согласна с тем, кто скажет, что два часа в Париже не удовольствие, а сплошное расстройство.

Возле Лувра мы сделали, наконец, небольшую передышку, даже сфотографировались.

– Пришлите фотографии мне, – попросил какой-то месье.

– Пришлем, – легкомысленно пообещали мы и поспешили дальше, в направлении Эйфелевой башни, забыв (и даже не нарочно) взять у навязчивого, но довольно приятного незнакомца e-mail.

Символ Парижа мягко вспыхнул в поздних сентябрьских сумерках и будто хотел нам напомнить «Поторапливайтесь».

Время, действительно, поджимало, и можно было с чистой совестью нырять обратно в метро.

– Только не выбрасывай билет, пока не выйдем из метро, – благоразумно предупреждаю я Таню.