Я быстренько подумал и поднял руку. Сказал, что у меня есть возражения.

– Это почему же, Ермилкин? Ты что, не уважаешь традиции своей страны?

Я сказал, что уважаю. Но еще уважаю Конституцию, а в ней есть статья про свободу совести.

– Я смотрю, ты стал слишком эрудированный, – заявила Мама Рита.

Я немного разозлился и сказал, что не «слишком», а в самый раз.

– В самый раз, чтобы я позвонила родителям… – И она повернулась к молодому священнику, который стоял рядом. – Отец Борис, это Клим Ермилкин, он у нас известный «правозащитник»…

Священник, похожий на артиста Харатьяна с приклеенной бородкой, смотрел на меня с интересом. А я разозлился сильнее. На Маргариту. Потому что никаким «правозащитником» я не был, наоборот, не любил влезать в споры. Только в прошлом году, один раз, вступился на уроке за безответную Лёльку Ермакову, когда на нее начала орать англичанка Венера Аркадьевна. Из-за какой-то несчастной забытой дома тетрадки! Лёлька расплакалась, ну я и сказал: «Чего вы на нее как фельдфебель на плацу…» Что бы-ыло! «Я потребую от родителей принятия самых решительных мер!» Ну, они и приняли. Мама сказала мне, что следует аккуратнее выбирать выражения, а папа (литератор же!) заметил, что нелогично сравнивать особу женского пола с фельдфебелем, который, как известно, мужчина… «Ты должен извиниться».

Ну, должен так должен. Трудно, что ли? На следующем уроке я сказал:

«Венера Аркадьевна, простите, я был не прав. Нельзя сравнивать женщину с мужчиной-фельдфебелем…»

«Убирайся! Я отказываюсь с тобой заниматься!»

Меня перевели в другую группу, к Елене Михайловне, которая ни на кого не орала, потому что работала первый год. И Лёльку, кстати, тоже перевели. С той поры мы с ней сидели рядом почти на всех уроках. Но никакой особой симпатии между нами не было, напрасно Натка Белкина хихикала и поглядывала с намеком…

Отец Борис подождал, когда Мама Рита умолкнет, а мне сказал:

– Однако же… Клим Ермилкин… разве ты атеист? Вот я вижу цепочку под галстуком, похоже, что с крестиком… Или я ошибся?

– Это крестик. Но откуда вы знаете, что я православный? Может быть, католик или лютеранин…

– Мм… ну и что? Знания все равно не помешают. У всех христиан одно Евангелие и одни заповеди…

Я ответил, что Новый Завет читал еще в девять лет, а Нагорную проповедь знаю почти наизусть (малость прихвастнул). И что вера должна быть добровольной, а не превращаться в школьную зубрежку.

– Маргарита Дмитриевна, в суждениях Клима есть кроме отроческой ершистости некое рациональное зерно, – кротким голосом сообщил отец Борис. – Принуждение в самом деле не даст пользы… И может быть, Клим через какое-то время, после размышлений, изменит решение…

Я не изменил решения. Даже после звонка Мамы Риты родителям. Только перед сном несколько раз виновато перекрестился на картонный образок, что был приклеен повыше отрывного календаря, – маленькую копию рублевской Троицы. Надо было попросить у Бога прощения за дерзость, чтобы не случилось неприятностей.

Я – верующий? Да. Потому что полностью верю: Бог есть. Без Него некому было бы сотворить Вселенную. Само по себе на свете не возникает ничто. Но я, конечно, бестолковый верующий: не знаю толком ни обычаев, ни правил. И многого не понимаю. Например, почему люди отдали Сына Божьего на распятие? Когда я читаю про это, внутри все сжимается. Я ненавижу Пилата, хотя писатель Булгаков пытался осторожно оправдать его в своей книге… Я бы поговорил про все это с отцом Борисом, только не на уроке. Это не для школы. Там, чего доброго, еще и отметки начнут ставить…

Кроме меня на факультатив не стали ходить Рафик Мамедов и Марик Шульц. Но они – понятно почему. А еще – Бабаклара. Он объяснил, что пока не определился в духовном выборе, но склоняется в пользу буддизма. Конечно, Мама Рита пообещала позвонить Бабаклариному папе, чтобы тот подкорректировал «склонение» сына в нужную сторону. Но папа, видимо, не сумел…