Время шло. Мы выросли. Она превратилась в ослепительно красивую, стройную девушку, на которую заглядывалось большинство парней в школе. Я же так и осталась Ежихой – серой, неприметной, колючей, с вечной кипой учебников в руках.

Ее остальные подруги качали красивыми головками и недоумевали, зачем она возится со мной.

Однажды этим вопросом задалась и я.

Лежа рядом с ней на кровати и смотря, как лучики солнца играют на гранях хрустальной люстры.

Мне нравилось бывать у нее в гостях, нравилась ее комната. Я о личной комнате могла только мечтать и наслаждалась этой атмосферой: личного мирка, – ее личного мира, в который я была допущена. Мало кто знал, что среди стопок модных журналов лежит томик стихов Александра Александровича Блока, который она знает наизусть. Что среди дисков разной танцевальной и попсовой музыки есть Моцарт и Бах. И что ее мечта стать актрисой – не дань моде и не просто глупая прихоть.

Вот так, наблюдая за игрой света и тени в комнате, я наконец спросила ее о том, что давно вертелось у меня в голове:

– Зачем я тебе?

Она непонимающе посмотрела на меня, словно я спросила у нее что-то на другом языке.

– Ну, ты такая красивая, популярная, богатая. А я кто? Я так… – пожала я, плечами поясняя свой вопрос.

Ее лицо сразу же стало серьезным. Она поднялась с постели, и отошла к столу. Молчание, повисшее в комнате, стало гнетущим. Я уже жалела о сказанных словах, но слово не воробей, назад не воротишь.

– Я думала, ты понимаешь, – услышала я ее голос.

Я села на кровати и смотрела на нее. Царственная осанка поникла, плечики ссутулились, а пальцы теребили страницу журнала, лежащего на столе.

– Что понимаю? – мой собственный голос сел и стал тихим и глухим.

– Почему я с тобой дружу! – почти кричит она, поворачиваясь ко мне лицом.

– Наверно, потому что я делаю за тебя алгебру, – пытаюсь я перевести все в шутку.

– И биологию, – тем же тоном отвечает она мне, – А если серьезно, то ты единственная кто дружит со мной не из-за моей красоты, популярности, модных тряпок, парней и прочей мишуры. А потому, что я это я. Думаешь, если я завтра превращусь в уродину и потеряю всю свою популярность, кто-нибудь из них останется рядом?

Я молча пожала плечами: откуда мне знать.

– Нет, – твердо сказала она, и подошла ко мне, – они забудут меня в тот же миг, а в худшем случае еще и станут поливать за спиной грязью. А ты нет. Ты всегда оставалась собой, Ежиха. С тобой можно было не притворяться. Ты всегда была такой: честной, прямой, доброй.

От этих слов у меня засосало под ложечкой, а щеки заалели. Никто мне не говорил, что я нужна, что мной дорожат. Ни вечно спешащие по своим делам родители, ни младший брат, но сейчас я видела, нет, ощущала эту свою значимость, необходимость для нее. И что она для меня так же необходима, если не больше. И от этого становилось страшно и радостно одновременно.

Мы стояли друг напротив друга в каких-то двух шагах. Меня переполняло столько чувств и эмоций, что я не знала, куда себя деть. Хотелось прыгать, бегать, плакать и смеяться.

Она была так близко, что я не удержалась и в миг, преодолев расстояние между нами, прижалась к ее губам. Ее губы были теплыми и мягкими, с легким привкусом малины, от блеска.

Миллисекунду она стояла, не двигаясь, но потом ее губы дрогнули, и она ответила на поцелуй. Вот так мы и стояли, целуя друг друга. Время то ли замерло, то ли побежало быстрее, но когда наши губы разомкнулись, то и сердце, и дыхание сбилось. Обе красные от смущения, мы с усердием рассматривали давно знакомую обстановку.

За пустой болтовней и планами на будущее мы скрыли неловкость. Нам было по шестнадцать лет.