– Выбирай.

Мальчик поморщился, тыкая в подпорченный плод.

– Оно же уже испорчено.

Нож старца скользнул по кожице, обнажив сочную мякоть. Червяк, свернувшийся у сердцевины, упал на землю.

– Ошибся. Гниль не всегда внутри. – Он разрезал второе яблоко, и коричневая паутина разошлась от сердцевины.

– Самоконтроль это умение резать не то, что выглядит плохим, а то, что гниёт втайне.

Пол взял нож, вертя его в пальцах. Лезвие блеснуло в луче заката.

– Значит, если я хочу играть в футбол вместо уроков, нужно резать игру?

Дед подбросил шишку воробьям, наблюдая, как стайка слетается к добыче.

– Резать нужно не желания, а импульсы. – Он достал из кармана карманные часы на цепочке, потёр стекло о рукав. – Мой отец торговал тюльпанами. Когда все скупали луковицы за бешеные деньги, он ровно в полдень запирал лавку и шёл кормить уток. Знаешь зачем?

– Чтобы не свихнуться от жадности?

– Чтобы проверить, кто хозяин: он или его кошелёк? – Стрелки часов показывали двенадцать. – Самодисциплина не сама цель. Это мост между «хочу» и «надо». – Он кивнул на муравья, тащившего крошку хлеба по трещине в плитке. – Видишь? Он несёт груз тяжелее себя. Не потому что должен. Потому что выбрал.

Пол вздохнул, разглядывая свой телефон. На экране замерцало уведомление о новой игре.

– Но выбирать «надо» – скучно.

Дед поднялся, срывая яблоко с нижней ветки. Плод хрустнул, брызнув соком.

– Начни с малого. Завтра вместо трёх часов в играх – два. Один потрать на то, что страшит. Например… – уголки его глаз сморщились в усмешке, – пригласи ту рыжую из параллели на матч.

Мальчик покраснел, будто закат пролился ему на щёки.

– Откуда ты…

– Самоконтроль это видеть корень, а не сорняки, – бросил дед, направляясь к дому. Его кардиган сливался с сумерками, а шаги растворялись в шелесте листвы.

Пол остался под яблоней, сжимая в руке нож. Экран телефона погас, отразив в себе первую звезду. Где-то вдалеке прокричала сова, будто напоминая: выбор всегда начинается с тишины.

Кабинет отца напоминал бункер, вырубленный в толще времени. Звукоизолированные стены поглощали даже шепот, портреты предков в позолоченных рамах следили строгими взглядами, а на стеклянном столе, холодном как биржевые графики, лежал макет небоскрёба – игла из хрусталя и стали, пронзающая облака. Отец, в костюме, сшитом под заказ в лондонском ателье, поправил галстук с узлом, затянутым так туго, будто это удавка для собственных сомнений.

– Ты знаешь, почему наши прадеды строили банки из гранита? – его палец постучал по стеклянной столешнице, словно отбивая такт вековой традиции. – Не из-за красоты. Гранит нельзя взломать.

Пол, вертевший в руках телефон, уронил гаджет на стол. Экран треснул, как его подростковое равновесие.

– Завтра ты едешь в Шаолинь. На всё лето.

– В Шаолинь?! – мальчик вскинул голову, будто получил пощёчину. – На кой он мне сдался?

Отец никогда не просил. Его приказы висели в воздухе, как лезвия гильотины. Но сейчас в голосе, обычно холодном как слитки в хранилище, дрогнула нота, которую Пол не слышал никогда – тревога.

– Ты силён в числах, но слаб духом, – он разглядывал сына, словно оценивая актив с сомнительной ликвидностью. – Линь Шэн Лун научит тебя побеждать.

– Побеждать? – Пол фыркнул, откинувшись на кожаное кресло. – Я, потомственный финансист, должен учиться у какого-то там монаха?

Отец провёл рукой по кейсу из крокодиловой кожи. Защёлка щёлкнула, обнажив клинок. Лезвие блеснуло под светом люстры, выхватив из полумрака гравировку: «Побеждай, не обнажая меча» на старояпонском.

– Лю Вэй рекомендовал тебя мастеру. – Палец скользнул по надписи. – Линь Шэн Лун постиг не только технику меча, но и стратегию Миямото Мусаси.