Она сразу еще и не поняла, не поверила, что там ничего нет. Испугано просунула глубже руку – пусто! А, как же сыночек? Андрюшенька? Деньги ему собирала!

Чувство опустошения, гибели чего-то такого, без которого невозможно жить, опрокинуло ее навзничь. Огромный, с десятком миллионов жителей город, – и все чужие, и как показалось ей, враждебно глядящие на нее из больших, празднично светящихся окон. Огромный, хищный, гигантский зверь, ощетинившись высотными зданиями, разинув вонючую пасть, бросился на нее и придавил своим костистым телом.

Она потеряла сознание.

Еще не понимая, что с ней случилось, Ниночка открыла глаза с горьким чувством потери чего-то большого, огромного, что составляло всю ее сущность.

«Андрюшенька! – вскрикнула она, но из губ только выпростался слабый стон.– Андрюшенька, я же тебе деньги…»

– Женщина, вам плохо? – участливо спрашивал ее мужчина, тот, что в золотых очках.

Автобус тихо урчал, как раздобревший на лежанке кот.

– Перелешино, Перелешино. – раздавалось со всех сторон. Перелешино. Автобус стоял, выпуская из открытых дверей нетерпеливых пассажиров.

– Женщина, ваша остановка! – мужчина в золотых очках, взяв под руку Ниночку, осторожно вывел ее на улицу.

На свежем воздухе ей стало лучше и она, в полной мере осознав свое положение, горько расплакалась, по-детски уткнувшись мужчине в плечо. Перед ней отчетливо и резко нарисовалась вся ее жизнь такая нескладная, убогая, неприглядная – здесь на шумном, ярком, как ей казалось, чужом празднике вечной молодости.

– Ну-ну, успокойтесь. Что с вами? – мужчина поправил ей на голове платок, заботливо заглядывая в глаза. – Вот мы и приехали!

Ни один мужчина в жизни с ней так не разговаривал. Она с первого момента, еще там, в автобусе, почувствовала к нему такую близость, что теперь плача и по-детски размазывая ладонью слезы, поведала ему все, чем жила на этом свете – и свое имя, и про свое сиротство, и про бандита-мужа, и про ненаглядного Андрюшеньку-студента, и про свои сбережения для сына, которые она потеряла или удачливые люди вытащили их прямо из-под нее носа.

– Что же теперь делать будем, Нина? – спросил мужчина, отставив правую ногу, как-то небрежно вывернутым носком в сторону. – Студенческого общежития уже давно нет, его городские власти превратили в шикарный отель для туристов. Вон, как его огни полыхают! Студентов выселили. От них дохода никакого, только морока одна. И где теперь наш студент, кто ж его знает? О том в университете на кафедре известно, но поздно уже. Эти дела надо с утра делать, – здраво рассудил удивительный попутчик, придерживая растерянную Ниночку за рукав.

– Я? Я? А, как же я? У меня в Москве ни одного знакомого! Куда ж теперь? – и Ниночка заплакала еще горше.

– Ну, это дело поправимое! У меня соседка одна в трехкомнатной квартире живет. Скучно ей. Она с радостью тебя на одну ночь пустит. Да и я теперь один бобылем живу. Жена в больнице операцию ждет. Если будет удобно, то и у меня можно переночевать. А сына завтра в университете найдете. Там на кафедре скажут. Пойдемте, поздно уже…

Уверенный, спокойный голос нового знакомого вселил в бедное сердце женщины надежду, что все будет хорошо. Сама виновата. Надо бы Андрюшеньку заранее предупредить, теперь не надоедала бы чужим людям.

– Я не знаю, чем вас отблагодарить. Правду говорят, что мир не без добрых людей. Спасибо вам!

– Пустяки! – смутился мужчина. Павел я! Павел Петрович Шапошников. Паша. Меня бойцы в Армии ППШа звали. Знаете, Автомат в Отечественную войну такой был. С круглым диском – «ППШа». Я бывший майор Советской Армии. В Афганистане ногу потерял. Теперь на пенсии. Живу вот… – мужчина, этот, Павел Петрович, неопределенно развел руками. По всему было видно, что он хочет упростить знакомство с растерявшейся в огромном городе женщиной, – Паша я. Ппша, одним словом.