— Эй! — возмущённый выкрик. Испуганно орать Дёма не стала, хотя ой как хотелось. Ветер свистел в ушах, под ногами простирался заснеженный лес. — А чего это вы летаете?

— Ну, я же колдун.

Они замерли в воздухе, и Дёма с интересом осмотрелась. Со всех сторон, куда ни глянь, виднелся только лес — где-то погуще, где-то пореже. Он ежился пушистыми еловыми лапами, крючковатыми ветвями и походил на дыроватое покрывало.

— Прошу, — Кощей провёл в воздухе рукой, словно открывая невидимую дверь, и Дёма увидела проход в тёмный салон кареты или чего-то похожего.

— Ну вы меня это, подсадите, — попросила. — Я так-то летать не умею, а перешагивать… стрёмно.

— Да не упадёшь, не переживай, — Дёма не пошевелилась — посильнее вцепилась в кощеевы плечи. — Ну ладно, — и Кощей буквально толкнул Дёму в салон коробчонки.

— Эй! — возмутилась она, едва не упав. Она села и снова скрестила руки. — Можно было и поаккуратнее.

— Можно было, — пожал плечами Кощей и сел напротив.

— И куда мы едем?

— Домой. Ко мне.

— И что мне там делать?

— Жить, полагаю… Так, лучше ты поспи, — Кощей неожиданно провёл по лицу Дёмы пальцами, словно снимая вуаль, и она, без чувств, упала на сидение. — А то мозги мне выешь своими вопросами.

Кощей устроился поудобнее, коробчонка рванула вперёд. Бессознательная Дёма чуть не скатилась на пол, но Кощей придержал, рассматривая. Корни в ней, что ли, бусурманские? Раскосая, волосы — чёрный шёлк, а кожа гладкая, золотится в тенях. И на Горынычей похожа — та же угольная тьма в глазах и горская стать. Да и спесь… драконья.

Кощей по-отечески улыбнулся и наколдовал подушку Дёме под голову. Наконец и Горынычевы земли при хозяйке — скоро всё на лад пойдёт.

2. Сказ второй. Добро вспомянется, а лихо не забудется

Женщина рядом казалась очень старой. Я вертела головой, пытаясь её рассмотреть — седые редкие волосы, потускневшие глаза, дряблая морщинистая кожа.

Под тонким ситцевым покрывалом не вздымалась грудь. Я протянула руку, чтобы проверить пульс, но не смогла пошевелиться.

Снова закутана.

Снова в избе.

Заскрипели половицы.

Ко мне наклонились — тоже старуха. Помоложе той, что лежит, бездыханная.

Лицо знакомое.

Старуха взяла меня на руки, переложила в корзину. Теперь перед глазами — лишь дуга и сжимающая её морщинистая рука.

Дёрнулась, зажмурившись.

Запахло черносливом.

Я на скамейке рядом с печью. Мужчина — полностью седой, кудрявый, но глаза не постарели, а улыбка лучится щербинами.

— Маменька уже не встаёт, — он взял меня на руки, прижал к себе. Тёплый, пахнет выпечкой. Я не укутана — обнимаю его в ответ. Мой папа. Я знаю, что это — мой папа. — Моя крошечка.

Слёзы брызнули из глаз — стало так грустно, так больно, так тревожно. Я чувствовала всем существом — скоро я буду совсем одна. Без мамы. Без папы. Без Лияны, что приходит каждый день проведать нас.

И сейчас пришла. Вошла в избу, стряхивая с подола дорожную пыль. Посмотрела на меня, я, сквозь слёзы — на неё. Она выглядит моложе, гораздо моложе.

— Здравствуй, Маречка, — она мягко улыбается. — Владик, давай её мне, нужно подпитать.

И папа, без слов, передаёт меня Лияне — трепетно, поддерживая голову, словно я самое хрупкое создание на свете.

— Молодец, правильно держишь.

— Та чего там, — папа смутился.

Лияна поцеловала меня в лоб и, сев на скамейку, положила к себе на колени.

Забормотала что-то.

Её лицо начало меняться — словно плавиться, застывая морщинами. Светлые волосы совсем поседели.

— Иди сюда, — подозвала она папу. — Обхвати её голову ладонями.

— Как в тот раз?

— Как в тот раз.

Тёплые руки закрыли уши, стало тихо, слышно лишь, как кровь шуршит в венах, а за ней — Сила струится. Сначала едва-едва, но потом всё сильнее и сильнее, щекоча, успокаивая.