А если так, то они-то нуждались уже в обычном для всех покаянном пути. И не мог же батюшка наставлять их не «тесными вратами» идти, а ублажать соблазном «широкого и пространного», легкого и веселого пути, «ведущего в погибель», и которым – увы – и без того «многие идут» из нас (Мф.7:13). И при внимательном проникновении в Житие святого совершенно нетрудно увидеть, что сам он прошел такой тяжкий и крестный путь, что нередко с трудом пишешь, читаешь или слушаешь о его подвигах. Да и много ли мы, собственно, знаем о них? Малую каплю. Прочитать только одно искушение Мотовилова об адских муках – жутко станет. А преподобный Серафим-то сам вынес жестокую борьбу с темными силами. А искушения… А люди… А невероятные постнические подвиги и изнурения…

Пройдя такой крестный путь, преподобный подвижник еще на земле достиг того богоподобного блаженного состояния, какое уготовано благословенным от Отца в Царствии Небесном. И хотя он, как чистый душою, вообще не унывал никогда, и как хранивший незапятнанною благодать крещения, имел в себе всегда мир, но не нужно забывать и того, что полной радости пламенный Серафим достиг уже к концу подвига. А сколько времени и трудов он положил до этого в монастыре, пустыньке, молчании, затворе: один Бог лишь ведает то… Но когда христианин достигает уже высоты богоподобия, тогда он изливает радость свою, подобно солнышку, на всех без различия: и хороших, и злых, и на праведных и на грешников (Мф.5:45). И этим, может быть, объясняется, между прочим, и его любезное отношение к послушнику Ивану Тихонову, который потом много горя причинил его сиротам, а преподобный видел душу его давно. Кроме того, всякий знает, что истинная радость есть плод и спутник креста. И в покаянии мы всегда чувствуем благодатное утешение. Без него же – умирание, обман.

Но в особенности нужно принять во внимание благую цель, ради которой батюшка так радостно принимал своих посетителей, ведь притекали-то все больше люди со скорбями, в малодушии, больные душой, а то и телом, часто – грешные. И все они нуждались в слове утешения, ободрения, ласки, мира, радости. Горя-то у всех своего было достаточно: не хватало только тепла Божия. Вот его и разливал вокруг себя облагодатствованный Утешителем угодник Божий. И особенно это нужно бывает в начале духовной жизни или тем паче для немощных грешников, чтобы вызвать в них горение к добру. Когда же они укрепятся, их можно бывает питать и твердою пищей сокрушения и плача. Впрочем, и самая праздничная радость, получаемая от праведного Серафима, обычно бывала и началом, и источником последующих спасительных подвигов покаянной жизни, желания исправиться, измениться, загладить прежние грехи, возродиться в Духе Святом.

Сколько мы видели примеров, как от кельи или пустыньки «убогого» Серафима люди уходили в слезах и рыданиях! Сколько исповедей, самых глубинных, слышали стены Серафимовы! И большею частью к этому располагала радостно кроткая любовь христоподобного «батюшки». Не напрасно он даже будущему наместнику Троице-Сергиевой Лавры и сотруднику строгого Московского Митрополита Филарета, о. Антонию, дает такую заповедь на прощание: «…покоряться во всем воле Господней, быти прилежну к молитве, строго исполнять свои обязанности, быть милостивым и снисходительным к братии, матерью будь, – говорил, – а не отцом к братии и вообще ко всем быть милостивым и по себе смиренным. Смирение и осторожность жизни есть красота добродетелей». «Матерью, а не отцом будь…» Вот он сам и был такою нежною матерью. Особенно для «своих сироточек» Дивеевских. «Я ведь вас духом породил», – говаривал он не раз им. И нужно видеть, как эта радостная любовь возрождала их!