Умилительнейший разговор о любви к монахиням передает старица Мария Васильевна Никашина. «Быв замужем, еще мирскою, с мужем бывали мы у батюшки Серафима. Раз спрашивает: – Видала ли ты Дивеево, и моих там девушек, матушка? – Видала, – говорю, – батюшка. – А видала ли ты пчелок, матушка? – опять спросил он. – Как, – говорю, – не видать, видала, батюшка. – Ну, вот, – говорит, – матушка, ведь пчелки-то все кругом матки вьются, а матка от них – никуда. Так вот точно и дивеевские мои девушки, ровно как пчелки, всегда с Божией Матерью будут. – Ах! – воскликнула я, – как хорошо всегда так-то быть, батюшка. – Да и думаю: зачем это я замуж-то вышла? – Нет, матушка, не думай так, что ты думаешь, – тут же на мои мысли и отвечает он. – Моим девушкам не завидуй. Нехорошо. Зачем завидовать им? Ведь и вдовам-то там хорошо же, матушка! И вдовам хорошо! Ведь и они там же будут! Анну-то пророчицу знаешь, читала? Ведь вот вдова была, а какая, матушка! После эта раба Божия овдовела и поступила в желанный Дивеев.

Но, любя монашество, преподобный имел в виду истинных монахов и монахинь, которые принимали иночество не по чему-либо иному, как только по любви к Богу, ради спасения души своей и притом, если иноческий путь проходится ими не внешне только, а с благими благодатными последствиями. В этом смысле замечателен случай с одним семинаристом. «В молодости моей, – записал он впоследствии, – перед окончанием семинарскаго курса в 1827 году, я жил в августе месяце по приказанию старца Серафима в Саровской пустыни до трех недель. Думал о монашестве. Однажды батюшка обратился ко мне с вопросом: – Зачем ты хочешь идти в монахи? Вероятно, ты гнушаешься брака? Я на это отвечал: – О святом Таинстве брака я никогда не имел худых мыслей, а желал бы идти в монахи с тою целью, чтобы удобнее служить Господу.

После сего старец сказал: – Благословен путь твой! Но смотри: напиши следующие слова мои не на бумаге, а на сердце: учись умной, сердечной молитве… Одна молитва внешняя недостаточна. Бог внемлет уму, а потому те монахи, кои не соединяют внешнюю молитву с внутренней, не монахи, а черные головешки! Помни, что истинная монашеская мантия есть радушное перенесение клеветы и напраслины: нет скорбей, нет и спасения». Впоследствии юноша постригся в монахи с именем Никона и кончил жизнь свою архимандритом Балаклавского монастыря в Крыму.

Многие просили у батюшки благословения удаляться для спасения души на святую гору Афон, но он советовал спасаться в Православной России. – Там очень трудно, – говорил он, – невыносимо скучно… Если мы монахи здесь плачем, то туда идти – для стократного плача, а если мы здесь не плачем, то и думать нечего о святой обители. Кто достойно и по воле Божией принимает монашество, тому везде открывается великая благодать. Вот как радостно говорил преподобный о постриге Елене Васильевне Мантуровой, сравнивая его в земном порядке с браком, этим наиболее торжественным и счастливым моментом человеческой жизни. – Теперь, радость моя, – сказал ей о. Серафим, вызвав из Дивеева в пустыньку, – пора уж тебе и с Женихом обручиться. Елена Васильевна, испуганная, зарыдала и воскликнула: – Не хочу я замуж, батюшка! – Ты все еще не понимаешь меня, матушка, – ответил, успокаивая ее, батюшка, – ты только скажи начальнице-то Ксении Михайловне, что о. Серафим приказал с Женихом тебе обручиться – в черненькую одежку одеваться. Ведь вот как замуж-то выйти, матушка! Ведь вот какой Жених-то, радость моя! Жених твой в отсутствии, ты не унывай, а крепись лишь и больше мужайся.

Так молитвою, вечно неразлучною молитвою и приготовляй все… Три года и приготовляйся, радость моя, чтобы в три года все у тебя готово бы было. О… какая неизреченная радость-то тогда будет, матушка! Это я о пострижении тебе говорю, матушка… А как пострижешься-то, то будет у тебя в груди благодать воздыматься все более и более. А каково будет тогда! Когда Архангел Гавриил, представ пред Божией Матерью, благовестил Ей, то Она немного смутилась, но тут же сказала: «Се раба Господня: буди Мне по глаголу Твоему!» Вот о каком браке и Женихе я тебе толкую, матушка.