Есть три вида отречения от мира: первое то, в котором телесно оставляем все богатства и стяжания мира; второе то, в коем оставляем прежние нравы, пороки и страсти как душевные, так и телесные; третье то, в коем, отвлекая ум свой от всего настоящего и видимого, только будущее созерцаем и вожделеваем того, что не видимо.

Конец нашей подвижнической жизни есть Царство Божие, а цель – чистота сердца, без которой невозможно достигнуть того конца.

Итак, со всем настоянием надобно нам спешить к тому, чтоб и внутренний наш человек сбросил с себя и расточил все, собранное им в прежней жизни, богатство страстей, которые, прицепляясь к телу и душе, собственно наши суть, и если, пока еще мы в теле сем, не будут отсечены и отброшены, то и по исходе не престанут сопровождать нас.

Путь к добродетели – бегство от мира – путь благий и краткий. Вожделевшему нетленного надлежит ни во что вменять все тленное.

Отрекшийся от житейского, то есть от жены, имения и прочего, внешнего лишь человека сделал монахом, а не и внутреннего. Но кто отрекся от страстных помыслов о всем этом, тот сделал монахом и внутреннего человека, который есть ум. И такой есть истинный монах. Внешнего человека легко сделать монахом, если захочешь, но не мал труд – сделать монахом человека внутреннего. Благочестивого и богобоязненного принадлежность – нищета и смирение.

Бросив имущество и отрекшись от мира, отрекись, наконец, и от худых помыслов.

Человек, познавший сладость келлии, избегает ближнего, хотя любит и почитает его.

Истинному монаху подобает непрестанно молиться и петь в своем сердце.

Понуждение себя на всякую заповедь Божию составляет отличительную черту инока. Жительствующий так – инок.

Если хотите спастись – соблюдите нестяжание и молчание: на этих двух деланиях основано все монашеское жительство.

Плотским обозначается все вещественное. Любящий вещество любит преткновения и скорби. Если нам случится утратить что-либо вещественное, утрату должно принимать с радостью и исповедовать, что она избавила нас от попечения.

Монах не должен допускать, чтобы совесть обвиняла его в чем-либо.

Охватит нас великий стыд, если мы, носившие столько времени святой иноческий образ, окажемся в час нужды не имеющими брачного одеяния. О, как будем тогда раскаиваться!

Монах подобно Херувимам и Серафимам должен быть весь оком.

Святые скитские отцы произнесли пророчество о последнем роде. Они предложили вопрос: «Что сделали мы?». Один из них, великий по жительству, авва Исхирион сказал на это: «Мы соблюдали заповеди Божии». Отцы спросили: «Что сделают те, которые непосредственно последуют за нами?» Он отвечал: «Они будут иметь делание вполовину против нашего». Отцы опять спросили: «А те, которые будут после них?» – «Эти, – отвечал авва, – совсем не будут иметь монашеского делания, но их постигнут напасти, и они, подвергшись напастям и искушениям, окажутся больше нас и больше отцов наших».

Монах есть тот, кто, удалившись от всех, со всеми соединен. Монах есть тот, кто считает себя единым со всеми, поскольку он желает видеть в каждом без исключения самого себя.

Ты, возлюбленнейший брат Анатолий, недавно писал со Святой Горы мне, находящемуся в Ските, и просил, чтобы я разъяснил тебе символический смысл облачения египетских монахов, полагая, что не случайно и не без основания оно столь сильно отличается от одеяния остальных людей. И мы охотно сообщили тебе все относительно этого, передав то, что узнали от святых отцов.