– Не нравится, господин бомбардир, – твёрдо ответил шестнадцатилетний капитан.
Пётр подошёл поближе к Троекурову.
– Отказать боярину – матушку обидеть. Значит, надобно тебя отдать отцу.
Федя молчал. Его загорелое лицо побледнело.
– Не изволь, государь, меня выдавать, – прошептал он. – Что мне в тереме-то делать? Я капитан!
– Тогда вот что… – Пётр ещё более приблизился к Феде: – Беги!
– Как бежать, господин бомбардир?
– Скройся, куда знаешь, чтоб я тебя не видал до праздника. А я тут боярина-то уломаю. Авось сменит гнев на милость. Понял?
– Как не понять! Понял, господин бомбардир.
– Как сменишься с караула, чтоб я тебя больше не видал. Ступай!
И Пётр, посмеиваясь, вошёл в Капитанский дворец.
К вечеру капитан Фёдор Троекуров пропал. После обеда начали палить пушки. Густой дым пополз с поля и окутал дворец, и Генеральскую улицу, и другие улицы, на которых вытянулись линейками «ротные дома» потешного войска. Боярин сидел у себя, запахнув окна, и крестился на иконы. В густом дыму трудно было разыскивать пропавшего. Обыскали всё село, но капитана Фёдора и след простыл.
Вечером, когда солнце уже закатилось, беглый капитан пробрался огородами к реке Яузе и долго стоял на берегу, свесив голову.
Идти мостом он не мог, потому что на мосту стоял караул. Он помедлил немного, вздохнул и прошептал:
– К Лёшке пойду, в Измайлово! Эх, вода-то холодная!
Он взмахнул руками и отчаянно бросился в воду. Часовой на мосту крикнул: «Кто идёт?» – но никто ему не ответил.
Утром боярину доложили, что сына сыскать не могут и что царица приказала искать его в Измайлове.
2. Дела речные
В селе Измайлове, на Льняном дворе, возле сарая, сидел светловолосый парнишка лет двенадцати и смот-рел на небо.
По синему небу медленно шли крутые белые облака. Они выходили пышной стаей из-за крыши сарая.
Мальчик пел:
Облака плыли куда-то на северо-запад, к далёким берегам, к далёким землям – туда, куда их гнал ветер.
Мальчик перевёл глаза на сарай, старый, тёмный, с покосившейся соломенной крышей. В тишине чуть слышно шелестели за тыном[8] берёзы. Двор был пуст и заброшен. Когда-то здесь хозяйничали управители важного боярина Никиты Романова, но с тех пор прошло много лет, и в этот запущенный угол редко заглядывали люди.
В сарае громко закудахтала курица. Затем раздался тихий стук: мальчик постучал пальцем в стенку. Вероятно, это был условный знак, потому что изнутри ответили стуком же. Потом тихий голос из сарая спросил:
– Никого не видать?
– Никого… вылезай. Нет, стой! Идут!
Светловолосый мальчик мгновенно принял прежнее положение, поглядел на облака и запел:
– Нишкни, ирод! – раздался резкий женский голос. – Я тебя зачем посадила? Хохлатку стеречь! А ты песни поёшь! Да и какие песни! За такую песню, олух, тебя в Москву да в царский застенок…
– Отчего, матушка? – спросил мальчик, равнодушно глядя на коренастую женщину со вздёрнутым широким носом, которая стояла перед ним, уперев в бока свои крупные загорелые кулаки.
– Оттого, что песня казацкая, вольная, её петь не велено.
– Да ведь это отцова песня!
– Молчи, ирод! Про отца-то своего поменьше рассказывай! Не ровён час, услышит кто… С кем ты тут говорил?
– Ни с кем.
– Врёшь, ирод! Я сама слышала голос чужой. Кого ты прячешь?
– Да я никого, матушка…
Женщина рванула дверь сарая. Дверь с тяжёлым скрипом распахнулась. Внутри сарая, в темноте, снова закудахтала курица.