– Курицу на тарелке, – сказал оксфордский профессор Адриан. Он даже на стуле сидел так же покойно, как лежал в гамаке, – заваливался назад, клал ногу на ногу, качал ботинком. У него были желтые кожаные остроносые ботинки с маленькими дырочками по периметру, очень претенциозные. Позже я узнал, что этот фасон называется «оксфордский». – Пусть художник нам нарисует жареную курицу. Большую такую.

– Почему жареную курицу?

– Герб такой.

– Курица?

– Люблю жареную курицу. И все любят. Курица может сплотить коллектив.

– Орла надо изобразить, – сказал рыбак Штефан. Германский герб, как известно, изображает орла. Фантазия у Штефана была ограничена его происхождением.

– Нарисуем рыбу, – сказал Август. – Это христианский символ, и к тому же логика есть: рыба – море – корабль…

– Нарисуем золотую рыбку, – сказала Саша, и ее дочки, Алина и Полина, радостно загалдели:

– Золотая рыбка, исполни мои желания!

– Нет, мои!

– Нет, мои!

– Надо изобразить двуглавого орла, – мрачно сказал лысый актер с Таганки, озираясь в поисках припрятанных консервов. Те банки, что были на столе, опустели за минуту. – Одна голова смотрит на Запад, другая на Восток! Возродим Российскую империю!

– В Северном море?

– А почему нет? Наше море! – загадочно сказал актер.

– Нет, – сказала левая Присцилла, – за империю я голос не подам.

– Еще пожалеешь, – сказал актер. – Кто ты без империи? Ноль.

– Надо нарисовать… хм… – Куратор современного искусства прищурилась, глядя на нас сквозь дым самокрутки. – Надо изобразить нечто радикальное, новое, прорывное. Э-э-э… черный квадрат.

– А на черном квадрате нарисуем череп и кости, – заметил Адриан, качая ногой в оксфордском ботинке. – Это всегда ново и безусловно радикально.

– Давайте нарисуем жареную двуглавую золотую рыбку, – сказал Яков устало, – всем понравится: тут и рыба, и двухголовая, и золотая – и покушать можно.

– Конечно, две головы всегда лучше, – заметил тихий Янус. И я подумал, что не ослышался, его действительно звали Янус, этого человека с тихим голосом. – С двумя головами у золотой рыбки количество желаний удваивается.

Глаза команды заблестели.

И тут дверь распахнулась и в кают-компании появился новый (и последний, как выяснилось, если не считать музыканта Йохана, которой пока не подошел) член экипажа.

Появился человек, которому предстояло сыграть особую роль в экспедиции – ибо каким еще словом определить наше путешествие в никуда, к Оракулу Божественной Бутылки, как не словом «экспедиция»?

Новый член экспедиции не вошел, а вплыл – я успел подумать: вот как выглядит корабль на плаву. Обширный живот протиснулся в узкую дверь кают-компании и поплыл, покачиваясь, по воздуху, огибая предметы, а следом за животом продвигался его хозяин – точно корабль шел под надутым парусом.

Представлять его не требовалось: все знали – это был сербский поэт Боян Цветкович; его знал даже я, хотя стихов не читаю и телевизор не смотрю.

В те годы знаменитости из освобожденной от социализма Восточной Европы были крайне популярны: режиссер из Польши, писатель из Чехии, актриса из Югославии, даже теннисист хорватский блистал. Югославия разваливалась, начиналась гражданская резня – но в свете общих благостных перемен эту войну как-то предпочитали не замечать; разве только таланты получили конкретную национальную прописку. Поэтическая звезда из Сербии светила и в Россию, и в Европу, от блеска ее лучей скрыться было трудно.

Увидев поэта Цветковича, я расстроился. Сегодня, когда все позади, я затрудняюсь объяснить свою реакцию. Обычная неприязнь славянских путешественников друг к другу? В Европе мы избегали соотечественников, чтобы не попасть под определение «славянские дикари». Нам нравилось думать, что мы обычные европейцы, ну, вот, например, как… разные прочие шведы. В те годы исход с Востока только начинался; славянские барышни пробовали себя на улице красных фонарей, а юноши вполглаза заглядывали на Запад и спешили обратно, спекулировать пестрой дрянью из супермаркетов. Пройдет двадцать лет, и эмигранты повалят толпой, а черствые города Европы оскалятся на неопрятных людей с вредными привычками – мол, не звали вас, нищебродов. А пока сами славяне сторонились славян, если встречали таковых на Западе: нельзя, чтобы европейцы заподозрили провинциальные пристрастия.