Повернулся к Айрин.

– Эй! Ты пощадила меня, и я готов выплатить долг. Если пожелаешь, я избавлю тебя от позорной участи и пыток.

– Как? – подняла мокрое, грязное лицо принцесса.

– Убью тебя.

Несколько мгновений Айрин смотрела на него пустым взглядом. Затем её глаза сверкнули.

– Как тебя зовут? – она поднялась, утирая слёзы рукавом.

– Брауг Лу-Оту, из рода Лу-Оту.

Воин с удивлением наблюдал за тем, как несчастная отчаявшаяся узница за несколько ударов сердца преобразилась в хладнокровную повелительницу. Потому что только у королевы могла быть столь величественная осанка и такой властный голос. И лишь венценосной особе дозволялось произносить форму полного помилования:

– Рыцарь Брауг Лу-Оту, из рода Лу-Оту, ты прощён за все свои прошлые деяния! Иди с миром, и да не будет причинён тебе никакой вред: ни оружием, ни огнём, ни верёвкой, ни любым иным способом!

Поражённый воин с почтением поклонился:

– Благодарю, госпожа.

Девушка широко улыбнулась:

– А теперь, Лу-Оту, окажи милость, убей меня…

Трюггу нравилось дежурить в темнице ночью. Можно было неторопливо ходить вдоль клеток, грохоча короткой, окованной железом дубинкой по металлическим прутьям. Некоторые заключённые испуганно вскакивали, другие лежали, точно мертвецы. Хотя последние и днём валялись не шевелясь. Что поделать: у человеческого тела есть пределы. Перейдёшь его – и узника уже не способны поднять ни страх, ни боль. Пленник вроде и дышит ещё, но по сути, труп трупом. Таких даже пытать скучно.

– Как дела? – вывернув из-за угла, спросил Вилгу.

– Всё тихо, – лениво ответил Трюгг.

В действительности в подземелье никогда не бывало абсолютной тишины: всегда кто-нибудь стонал или вскрикивал, терзаемый болью от ран.

– Мож, это, достанем кого, развлечёмся? Ну, хоть ногами попинаем чутка? Шоб совсем малёхо развеяться. А то меня в сон клонит…

– Ты не на ярмарку куролесить пришел, а в карауле нонче! – строго ответил Вилгу. – Вот ходи и карауль!

Трюгг скорчил под маской рожу – всё равно Вилгу не увидит. Эх, жаль сегодня старшим этот надутый пентюх. Был бы Саул – повеселились бы от души. Вслух сказал:

– Да караулю, караулю…

Он свернул в левый коридор. Подняв дубинку, легонько ткнул в свисавшую на цепи лампаду. Пошёл дальше, глядя на свою качающуюся из стороны в сторону тень.

Где-то впереди послышались ругательства и шлепки – будто кто кого по физиономии лупит. Заулыбавшись, Трюгг поспешил туда. Заключённые иногда дрались, и это было забавно. Вот подумаешь: и так смерть неминучая рядом, ан нет – всё равно глотки друг другу перегрызть пытаются. Люди такие остолопы…

В предвкушении интересного зрелища, Трюгг подлетел к решетчатой двери камеры, откуда доносились звуки борьбы. И разом позабыл о развлечениях: мужик в исподнем оседлал распластанную на полу девицу и душил. Девица сдавленно хрипела и тянула руку к застывшему с другой стороны решётки Трюггу.

– А ну, прекратить! – оторопевший палач врезал по железным прутьям дубинкой.

Наглый мужик и ухом не повёл, продолжая сдавливать шею женщины. Той самой, которую барон приказал беречь, как зеницу ока.

– Вилгу! Борель! Сюды! – дурным голосом заорал Трюгг, не попадая трясущимся в руке ключом в замок. По всем приказам заходить к узникам в одиночку было запрещено. Но коли девка пострадает, все, кто караулил в эту ночь, пожалеют, что из мамкиной дырки вылезли…

Лу-Оту обхватывал нежную шею девушки, чувствуя, как бьётся под ладонью жилка. Он слышал скрип распахивающейся двери и прилагал неимоверные усилия, чтобы не повернуться. С детства в голову вбивали, что нужно всегда держать врага в поле зрения. Но Айрин, объясняя, что требуется делать, настрого запретила смотреть на палачей, пока она не подаст знак.