Другим обстоятельством был его портплед – тот самый, который он утратил в Афинском аэропорту. Портплед спокойненько стоял себе на ровном месте, в окружении утомленных валунов, но явно невредимый. Как так вышло, Артур ума не мог приложить, но эта загадка меркла перед величайшей тайной самого присутствия сумки в этом месте, которая вообще была Артуру не по зубам. Факт тот, что портплед был здесь. А противная сумка из липового леопарда словно в воду канула, что было только к лучшему, хоть и не более понятно.

Артур осознал, что портплед придется подобрать. Как ни крути, он парил на высоте двухсот ярдов над поверхностью чужой, даже неизвестной ему по имени планеты. Разве можно было спокойно смотреть на этот крохотный кусочек его былой жизни, жалобно сидящий посреди голых камней – далеко-далеко от останков его дома, развеянных космическими ветрами.

Кроме того, как сообразил Артур, внутри сумки, если ее содержимое осталось в неприкосновенности, вполне могла оказаться жестяная банка с греческим оливковым маслом – ныне единственная подобная банка во Вселенной.

Медленно, опасливо, дюйм за дюймом, он начал пробираться вниз, тихо переваливаясь с боку на бок, точно нервный бумажный листок.

Получалось ловко. Артур был доволен. Воздух держал его, но не слишком назойливо. Две минуты спустя он завис в каких-то двух футах над портпледом и мучился тяжкой думой. Легко паря и – как только мог осторожно – морща лоб.

Удержит ли он сумку, если подберет ее? Вдруг перегрузка притянет его к земле?

А вдруг одно только прикосновение к наземному предмету внезапно разрядит ту незнаемую магическую энергию, что держит его в воздухе?

Может, лучше не испытывать судьбу и на несколько минут спуститься на прочную землю?

Но удастся ли ему взлететь еще хоть раз?

Позволив себе сознательно насладиться ощущением полета, Артур обнаружил, что оно несказанно чудесно. Разве можно было добровольно отказаться от этого тихого восторга? Тем более, возможно, навеки? С этой тревогой в сердце он чуточку вознесся вверх – просто на пробу, чтобы ощутить удивительную нетрудность этого движения. Полежал на воздухе, покачался. Попробовал спикировать.

Оказалось, что пике – это класс! Вытянув перед собой руки, с развевающимися волосами, он нырнул вниз, проехался на животе по воздушной глади футах в двух от земли и, как на качелях, взлетел обратно ввысь, сам себя подхватил – вот просто взял да и подхватил. Так и завис.

Здорово.

Вот таким манером и следует подхватить с земли сумку, сообразил он. Он опишет петлю над землей, подхватит в перигее этой петли сумку и выскочит с грузом обратно наверх. Он был уверен в успехе.

Артур описал в воздухе несколько пробных петель. С каждым разом получалось все лучше. Ощущение ветра в лицо, упругое покачивание тела, свист воздуха о кожу – все это, взятое воедино, пьянило сердце как ни разу со времени, со времени… – да с самого мига его рождения, казалось Артуру. Он парил, лежа на ветерке, и разглядывал ландшафт – как выяснилось, не очень-то приятный на вид. Этакая искореженная пустошь. Артур решил, что и смотреть на нее не будет. Просто подхватит сумку и… впрочем, он еще не знал, что будет делать после воссоединения с сумкой. Он рассудил, что слетает за ней, а там уж будет видно.

Прикинув свое положение относительно ветра, он ринулся ему наперерез и развернулся. Он парил на своем теле. Хотя Артуру неоткуда было об этом узнать, его тело плавно уйломикивало.

Он поднырнул под воздушный поток – и вошел в пике.

Воздух расступился перед ним. Он несся, точно молния. Земля растерянно покачнулась, собралась с мыслями и плавно приподнялась ему навстречу, услужливо, словно на блюдечке, подставляя сумку с изломанными пластиковыми ручками, задранными вверх.