– А если бы я тебе не сказала?

– Тогда другое дело.

– Но я же тогда правда думала, что я твоя сестра…

– Ну что ж теперь поделать? Да. Запозднились мы с тобой, сестрица милая моя, или не сестрица, или квазисестрица. А-а-а! Я с вами тут с ума сойду. Вызови-ка такси. Сто тридцать семь два нуля сорок.

– Тебе уже пора?

– Ну не то чтобы пора, а так… а впрочем, отчего же? Давай еще выпьем. Скучно пить вино. Изжога. Прости. Сейчас на кухне соды возьму. Давай чего-нибудь поинтересней. Вот смотри, что у нас есть. – Он достал из буфета деревянный футляр. – Коньяк французский. Папе подарили в семидесятом. Редкая штука. Вот, читай: выдержка пятьдесят лет.

– Значит, уже шестьдесят четыре? Раз четырнадцать лет назад? Не жалко открывать?

– Нет, не жалко. – Алексей сбил с футляра сургучную наклейку, поддел ножом крышку, вытащил бутылку, стряхнул с нее стружки. – Нет, не значит. Выдержка – это сколько он в бочке пробудет. А в стекле не считается, не прибавляется в смысле, поняла?

Налил себе и ей. Чокнулись, пригубили.

– Ужас какой, – сказал Алексей. – Очень жесткий. А тебе как? Тоже? То-то. Фигня все эти «сюперьёры». Лучше наш армянский, три звезды. Давай поцелуемся, Оля. Слегка. Нам же можно, ты же сама мне объяснила. Что смотришь?

– У тебя сегодня отец умер! – сказала Оля. – А ты целоваться хочешь. Даже странно.

– Два раза, – сказал Алексей.

– Целоваться два раза?

– Отец умер два раза, – усмехнулся он. – То есть два отца умерли: один ровно десять лет назад, другой только что. – Он встал, подошел к ней, взял в ладони ее лицо, но потом сказал: – Ладно, не надо.

– Ты меня не разлюбил из-за этого? – спросила она. – Понимаешь, ты часто смотрел на меня так, вроде я тебе нравлюсь как девушка. А теперь ты узнал все вот это, сначала что я сестра, потом что не сестра, и я тебе разонравилась, да?

– Перестань. А хочешь, будет как ты хочешь? Будем жить вместе. Я все брошу. Наймем квартиру. Купим кооператив. У меня деньги есть. Все брошу и буду у верстака тебе разные щипцы подавать?

– Договорились, – сказала Оля.

– А пока вызывай такси. Сто тридцать семь два нуля сорок.

– Какая длинная сцена, – сказал Игнат. – Вот все это застолье.

– Я хотела ее сделать в реальном времени, – сказала Юля. – Как огромные диалоги у Достоевского. Или как свадьба в «Охотнике на оленей». Как диалоги Платона, сука! Ну ладно.

Итак, Алексей велел ей вызвать такси. Номер сто тридцать семь два нуля сорок.

– Откуда такой номер? – спросил Игнат.

– Я узнавала. Был еще номер два пять семь два нуля сорок, и самый старый два-два пять ноль-ноль-ноль-ноль. Раньше говорили «бэ пять четыре нуля», когда еще были буквы. А этот район, где они живут, он был вот под этим номером, сто тридцать семь.

– А как было сто тридцать семь буквами?

– А-Вэ. Интересно было насчет такси всего лет тридцать назад. Мне дядя рассказывал. Заказать по телефону – это был особый шик. Правда, чуть дороже. Но главное – дозвониться. Все время занято. На всю Москву три телефона. Таксист был вообще главный человек. Его называли «шеф». Лебезили перед ним. Садиться в такси просто так, с ходу, было невежливо и даже бессмысленно. Такси с зеленым огоньком останавливалось, шофер спрашивал: «куда ехать». Если пассажир молодой и наглый, сам мог спросить: «Шеф, куда педали крутишь?» Но в любом случае шоферу должно было быть удобно, сподручно тебя везти. А вот так ввалиться в машину – фи! Таксист мог высадить, если ему не по дороге. «В парк идет машина» – вот и весь ответ. Весело жили. Зато дружно и справедливо. В тесноте, да не в обиде! – узенько и елейно улыбнулась она – наверное, передразнивая кого-то, свою бабушку, например.