Кажется, он впервые обратил внимание на то, что я его слушаю. А ради чего вы полезете в ящик? И, не дожидаясь ответа, который я все равно не смог бы ему дать, он вернулся к рассказу.

Когда год назад погибла моя жена – всего-навсего абсолютно бессмысленное, однако смертельное столкновение с городским автобусом, – я позвонил одной из этих студенток. Она сегодня музыковед. Должен же я был исполнить завещание, желание моей жены быть похороненной в русской земле. Только она имела в виду не транспортировку своего трупа в Москву, а нечто поэтическое. Ее не покидала ностальгия. Ностальгия по родной земле. Такая она у меня. И я попросил бывшую ученицу прислать мне русской земли. Почтовые расходы, разумеется, оплачивает получатель. Вес в конце концов не маленький.

Вена полна русскими, молодыми и старыми, живыми и мертвыми, бедными и богатыми. Каждый телефонный звонок означает, что опять кто-то прибыл или убыл – навсегда. Строго по очереди, такова жизнь. Для каждого, для каждой у меня есть последний привет – лопата русской земли, лопатка, ложечка. Запасов хоть отбавляй, полный чемодан.

Суворин хихикает. Последняя легенькая ложечка – для меня.

Он с явным удовольствием смотрит вслед проходящей мимо молодой женщине. Видите, говорит он, вот какими они были, наши девушки, правда красивее, много красивее, куда как красивее. У каждого из нас была одна или две – самые красивые. Мы не входили в число тех, кого ожидают государственные похороны, но мы жили. Девушки нас любили. Самая красивая из всех любила косоглазого.

Его смешки дребезжат от удовольствия.

Дабы испытать наших муз, мы на них женились – на одной, потом на следующей. Разумеется, могло не повезти. Отвергнутых предложений руки и сердца насчитывалось больше, чем симфоний. Слез – больше, чем нот. Кое у кого до сих пор гудит голова. Некоторые вроде меня копили на обручальное кольцо, только чтобы после категорического отказа невестиного отца заложить его в ломбард. Я знал человека, мучившегося с любовным письмом, слухи дошли и до женщины, которой оно предназначалось, и вроде как она со смехом рассказала о нем своему мужу. Другой влюбился в пятнадцатилетнюю поэтессу, отчего мгновенно состарился. Годы спустя я увидел его в Париже, он пришел на один из моих концертов, а потом заглянул в артистическую. Но странно, наше первое объятие после столь долгой разлуки походило на прощание. Его лицо напоминало щепотку табака, голос на октаву ниже, под глазами мешки, но он был в ударе. Пришел в сопровождении женщины, пышно разодетой немки под два метра в высоту и ширину. Она богата, сообщил он мне, с чем я его и поздравил. Мы говорили по-русски, она нас не понимала. Очень богата! Он познакомился с ней на Французской Ривьере, где она выдавала себя за прибалтийскую баронессу. Он же, ничуть не погрешив против истины, представился русским композитором, что произвело на нее впечатление. Рассказал парочку правдивых и выдуманных историй и, когда она призналась ему в своей любви к скрипке, обещал написать концерт для скрипки и посвятить его ей. Она чуть не заплакала от умиления. Он – уже, правда, не вполне трезвый – дал понять, что имеет связи в Нью-Йорке и в кругах некоторых поселившихся там скрипачей мирового уровня, он назвал их друзьями. Бессмертие? Она разделала омара. И тут же собралась в Ленинград. Пожелала осыпать его подарками – осыпала. Первая совместная ночь в гранд-отеле Монако была неизбежна – кто бы сомневался? Мне выпал шанс, прошептал он мне в ухо. Верить ему, он изрядно потрудился во славу предрассудка: русские в постели способны-де на все. Представив, будто он нежится на итальянской вилле, арендованной для него преданной благодетельницей, мой друг распахнул окна – и здорово простыл. Турецкий, выражаясь музыкально, барабан ухаживал за ним, пока он позволял, а потом он попросил нотную бумагу и карандаши. Но в голову ничего не приходило. Обещанный концерт для большого оркестра и скрипки застрял на мощной барабанной дроби, которой он хотел начать опус. Наконец на разных островах он сподобился написать короткую первую часть (allegro) сонаты для скрипки и фортепиано, в общем не шибко много и не самую, по его собственному признанию, прекрасную музыку. Он никак не мог понять, какой должна быть вторая медленная часть – adagio или andante, и решил взять продолжительную творческую паузу, прерванную почечной коликой. Едва оправившись, он передал возлюбленной первые наброски, накорябанные на меню, помещенные ею в рамку.