Вот один из «тысячников»: 26-летний Алексей Михайлович Кашкин. «До 1917 года, – гласит его автобиография, – жил на иждивении родителей. Отец ветеринарный врач в г. Малинке Вятской губернии и учился в мужской гимназии. Окончил 6 классов. С 20 года служу в Советских учреждениях на канцелярской работе». В Гражданскую войну Кашкин служил землемером в Казанской губернии, после этого был мобилизован на изъятие продовольствия у крестьян. В партию он вступил в 17 лет (1920 год) и сразу окунулся в комсомольскую работу. В роли ответственного секретаря комитета комсомола военных и высших учебных заведений Алтая Кашкин показал себя «политически устойчивым, энергичным, настойчивым». Он «умел владеть собой», первым сознавать свои ошибки, «отношение к работникам – товарищеское». И самое главное для Брусникина: «наклонности к склокам и группировкам – не проявлялись»308.
Десантировавшиеся специалисты вызывали у Кутузова неприятие:
– Скажи, как ты относишься к тысячникам?
– Постановление ЦК по этому поводу считаю правильным, но в наших местных условиях эта директива была искажена. Согласно директиве, 1000 должна подбираться из товарищей с большим производственным или общественным стажем, что у нас не выполнено. <…> Необходимо в будущем принимать хороший состав для 1000, а то эта идея ЦК партии может быть дискредитирована309.
Не только Кутузов считал, что принимать таких администраторов, как Кашкин, «не выгодно Советской власти». Гриневич, если верить доносу Тарасенко, говорил: «Ни под каким видом не буду сидеть на одной скамье с сыном специалиста. Сказать, что у нас культивируется „подсиживание“ будет, наверно, перебором, но элементы этого есть». «Начитанный, в политических вопросах разбирается, – недоумевал в отношении Гриневича Федоровский, – а <…> к „1000“ отношение не нормальное. Вопрос об отношении к специалистам был разрешен еще в 1919 году при Ленине [положительно], а Гриневич все еще против этой линии партии»310.
Когда-то Кутузов, вероятно, рассуждал так же, как и Гриневич, но его воззрения эволюционировали. «Твоя оценка специалистов раньше и теперь?» – спросили его. «Был один момент в 25 году, когда я разделял [негативную] точку зрения Кликунова», – ответил он. Бюро констатировало: «Правильной общей постановке вопроса ячейки об отношении к специалистам / профессуре систематически, открыто противопоставлялась ложная точка зрения группы партийцев с Кликуновым во главе. Эти товарищи огульно сваливали в одну кучу специалистов, квалифицируя их как одинаково реакционный элемент. <…> Для лояльной части специалистов еще не создали надлежащей общественной атмосферы»311. Кутузов посещал несколько раз выступления профессоров, «но ни разу не нашел их искренними, хотя они и были [полны] революционного [пафоса]». Свое отношение он изменил только после приезда бригады Сибкрайкома и детальной разработки этого вопроса, отошел от позиции Кликунова и скрепя сердце признал тысячников312.
Кутузов хотел чистки, ждал ее. Сначала он встретил чистку с энтузиазмом, напоминал, что давно сам требовал подобных процедур. Призывы к критике и самокритике он понимал как выборность снизу доверху и глубокую фильтрацию партийного аппарата. Кутузов, вероятно, открыто не предлагал пересмотреть решения предыдущих партийных проверочных комиссий, но намекал, что годом ранее допускались извращения, поэтому видел в происходящем шанс избавиться от своих угнетателей, зная, что на механическом факультете было немало его сторонников. Отметим: чистка длилась почти два месяца, ее критерии оспаривались и изменялись по ходу дела. Шла борьба за прессу, которая нередко поддерживала антибюрократическую линию. Казалось, Кутузову дадут защититься.