5. Принадлежал ли и когда:
а. к группе «левых коммунистов»
б. к группе «рабочей оппозиции»
в. к группе «демократического централизма»
г. к группе «троцкистов» (с 1921 года)
д. к группе «рабочей группы» (Мясниковцев)
е. к группе «рабочей правды»
6. Когда и где примкнул к организации троцкистов последнего времени (1926–29 г.)?
а. с какого времени состоите в этой организации?
б. какую работу выполняли в этой организации, где и когда?
7. Когда прекратили фракционную работу?
8. По каким мотивам прекратили фракционную работу?
9. Были ли раньше отходы от оппозиции и возврат к фракционной работе?
10. Как была построена фракционная организация, в которой работали (организационная схема)?
11. Остались ли разногласия с партией, и по каким вопросам, в чем эти разногласия?
12. Осуждаете ли Вы фракционную работу, и по каким мотивам?
13. Сохранились ли у Вас какие-либо связи с оппозиционерами, и какой характер этих связей?
14. Ведете ли активную борьбу против оппозиции, и в чем эта борьба выражается?
15. Сохранились ли у Вас какие-либо архивы и фракционные документы?224
Стоит обратить внимание на толкование троцкизма как родовой характеристики оппозиционности. Упоминаются «троцкисты» 1921 года, т. е. поборники тезисов Троцкого о профсоюзах, а также «троцкисты последнего времени».
Партия требовала от отступников самоанализа и соответствующего покаянного жизнеописания. Как всегда в коммунистической автобиографии, ответчик должен был говорить не о действиях, а о мыслях, не о фактах, а о намерениях. Особенно интересен последний вопрос: «Какие еще сведения или сообщения считаете Вы нужным сделать ЦКК ВКП(б) для того, чтобы она могла наиболее объективно решить вопрос о вашем партположении?» Диагноз «я» оппозиционера был делом объективным, и в этом научном проекте участвовали на равных уполномоченные партаппарата и подследственные. Предполагалось, что между партией и оппозиционером конфликт не больше, чем между врачом и пациентом: они оба заинтересованы в правильном диагнозе.
Заявление К. И. Самарца в ленинградскую областную контрольную комиссию ВКП(б) от 10 марта 1931 года представляет собой особенно интересный пример авторефлексии оппозиционеров в годы первой пятилетки. Заявление Самарца интересно по нескольким причинам. В первую очередь это достаточно нестандартный по форме эго-документ. В стандартизованной форме исповеди такого рода (в том числе в систему контрольных комиссий ВКП(б)) являются развернутым нарративом, в котором автор демонстрирует эволюцию собственных взглядов целиком, не останавливаясь детально на «микроподробностях» этого процесса или, реже, фокусируясь на (обыкновенно литературно сконструированных) конкретных моментах преображения собственного политического мировоззрения. В данном случае Самарец поставил себе гораздо более узкую и прагматичную задачу: произвести подробный самоанализ собственного поведения в ограниченный период «оппозиционности» в 1926–1929 годах. Причем в тексте политические взгляды Самарца описываются как фиксированные и не изменявшиеся: это мгновенный срез собственной оппозиционности Самарца и ее смысла, произведенный на конкретных примерах контактов с другими оппозиционерами. Второй важный момент – целеполагание Самарца при составлении этого документа, непосредственно указанное им в финале текста: уничтожение в глазах своих товарищей по партии возможных подозрений в «провокаторстве». Собственно, многостраничный документ призван доказать контрольной комиссии, что Самарец являлся настоящим оппозиционером, но не «провокатором» в подразумеваемом автором смысле.