Кончалось письмо на личной ноте: Редозубов утверждал свою близость с Ширяевым и партийность как базис этой дружбы:
Ух, я здорово разболтался об наших делах, но это мое мнение, а от тебя я его скрывать не намерен.
Я живу «слава богу» по-настоящему, т. е. как подобает жить партийному человеку. Без излишнего употребления алкоголя и пр. напитков. У Горбатых родился сын, Борька. Уехал, и мы его проводили.
Петр Иванович Горбатых был на пару лет старше Редозубова. Сначала он был шахтером, позже стал колбасником. Во время революции дезертировал из Белой армии. Примкнув к большевикам в решающее время, он быстро стал членом ревкома, откуда был послан на учебу на рабфак. Как и Ширяев, Горбатых недавно уехал в Ленинград и стал свидетелем разгрома «Новой оппозиции». Вернувшись в Томск, он расскажет об этом в Сибирском технологическом институте. Связи между томскими и ленинградскими вузами были отлично налажены.
Заключительные строчки письма Редозубова бросали вызов, раскрывая кредо автора:
Даже нет никакого желания описывать всю ненужную процедуру. Пусть это письмо будет только ответом на один вопрос, поставленный тобой:
На какой стороне ты?
Я на стороне ЦК. За единство партии. Против ошибок Зиновьева, Сафарова, Каменева, Крупской, Сокольникова, Евдокимова, Саркиса и др.
Надеюсь, что ты тоже будешь за это.
Митька.
В постскриптуме к письму Редозубов писал, что прочитал сочинение 1925 года «Три опыта и три победы ленинградского пролетариата» – автором ее был руководитель Ленинградского губкома Даниеланц Артюнович Саркис, предваряло ее предисловие Зиновьева, и выражала она претензии Ленинградской организации на партийное лидерство.
В конце письма приводились точные временные координаты:
31 декабря 2 часа дня.
(письмо получил 12 часов дня 31 декабря).
Так что могу требовать от тебя такой же аккуратности по отношению ко мне и не пропускать письмо без ответа97.
Как и полагалось коммунисту, Редозубов наблюдал за собой научно, следил за бюджетом своего времени. К этому же обязывал и свое окружение, по крайней мере партийцев. Жить полагалось по заветам нового быта.
На основании полученного полного текста своего письма Редозубов требовал от Томской окружной контрольной комиссии реабилитации. 9 марта 1926 года он писал:
При сем прилагаю подлинник письма к Д. Ширяеву от 31 декабря 1925 года, выдержки из которого имеются у вас.
Данное письмо подтверждает:
1. Правильность моего показания относительно того, к кому относится фраза, как то «Нейтральности быть не может» и «Знамя восстания поднято» – они относились, как я и говорил в показаниях, всецело к выступлению Зиновьева против ЦК и отношения т. Ширяева к этому выступлению. В выдержке же из этого письма, а оно составлено так, что как будто эти фразы относятся к Томску.
2. Письмо подтверждает, и здесь сомнений быть не может, мое отношение к оппозиции.
3. Подтверждает, что в оценке томского окружкома и телеграммы я выражал только свое субъективное мнение, что видно из слов письма: «Ух! Я разболтался об наших делах, но это мое мнение, а от тебя я скрывать не намерен».
4. Фразу «С Мишкой (Шейном. – Д. Р.) у нас единство» нужно понимать в смысле того, что мы оба стоим на стороне ЦК, до этого мы все время расходились с ним по вопросу о троцкизме98.
Небезынтересно то, как Редозубов трактовал термин «троцкизм» – как партийную ортодоксию. Редозубов поддерживал руководителя Красной армии, Шейн мог в чем-то с Троцким не соглашаться, но ныне они пришли к одному и тому же заключению: в партийном споре, который идет уже два года, неправ не Троцкий, а Зиновьев. Итак, разговор томских коммунистов обращался в прошлое, к дебатам вокруг «Нового курса» 1923 года, а не в будущее, к «Объединенной оппозиции». Провидицами они не были, и скорое единение Троцкого и Зиновьева и создание ими общего блока наверняка очень бы их удивило.