Поддержка, оказанная когда-то давно, в момент ранее перенесенных испытаний, тоже становится своеобразной формой обучения. Неаполь пережил несколько землетрясений. В 1980 году в предместьях Поццуоли рабочих, трудившихся в местных компаниях, спасали с разной долей успеха. Небольшая группа была выведена из полуразрушенного дома. Другой группе спасатели помогли выбраться прямо из-под завалов. В то время как третьей помочь не удалось.[25] После следующих землетрясений (1983, 1984, 1987 годов) проявление психических расстройств зависело от того, как жертвам удалось пережить толчки 1980 года. Более всего от психических расстройств страдали те мужчины, которые долго оставались под завалами во время самого первого землетрясения. Именно у этой группы людей восходящая кривая травматических расстройств на графике оказалась наиболее крутой. Сюрпризом стал и тот факт, что спасенные, сохранявшие абсолютную пассивность и не пытавшиеся помочь тем, кто их спасал, пострадали от психических расстройств почти в той же степени, что и те, кто в течение длительного времени вообще не получил никакой помощи. Напротив, группа, у членов которой было выявлено менее всего психотравматических расстройств, состояла из мужчин, которых не только откопали из-под завалов, но и, помимо того, позже убедили записаться на курсы оказания помощи в чрезвычайных ситуациях.

• Следовательно, то, как организована психологическая поддержка человека после пережитой им травмы, может повысить устойчивость или блокировать ее. Чувствительность к событию может оказаться приобретенной ранее, в результате определенного поведения окружающих или действия того ингибитора, который в памяти человека связан с активным доверием или, наоборот, ощущением покорности судьбе в момент столкновения с жизненными трудностями.

Те, кто имел возможность открыто и сознательно выработать у себя устойчивые реакции («Я знаю, что такое может случиться, поскольку однажды уже вышел победителем из подобного испытания. Я страдал, но надеялся»), меньше подвержены влиянию травмы, чем те, кто остался один, без какой-либо поддержки, или был эвакуирован без оказания должной психологической помощи. Воспоминания о первом толчке и последовавшая за ним цепь несчастий были разбужены в результате рецидива катастрофы: «Это начинается снова. Видимо, это никогда не закончится!» Подобные травмы приводят к ощущению уязвимости (если нечто подобное повторяется), тогда как те, кто был активен и окружен заботой после первых же толчков, смогли поверить в то, что помощь придет снова. Действовать спонтанно – своего рода отрицание: «Я чувствую себя лучше, когда действую. Я борюсь, я раскапываю завалы, помогаю раненым, ношу воду, заполняю документы. Действуя так, я защищаю самого себя, возвращаю на место фрагменты моего расколотого внутреннего „я“, вновь овладеваю своей пережившей шок психикой». Каким бы ни был отказ, отрицание, ментальное или физическое, – это защитный механизм, позволяющий человеку меньше страдать благодаря врожденному умению адаптироваться к противоречивой реальности. Однако этот защитный фактор мешает обретению устойчивости, ибо замедляет поиск смысла происходящего.

Чтобы оценить случившееся с нами как исторический факт, требуется время – пауза, отсрочка: остановиться, оглянуться на прошлое, на то, что случилось, составить представление об этом, снять своеобразный внутренний фильм, который позволит понять, помогли или навредили нам пережитые встречи.[26] Кино про самого себя выдвигает на передний план эмоциональную и социальную поддержку, которая в глубине нашей души имеет оттенок горечи или победы. Верования окружающих, упорядочивающие наш мир, то, как они смотрят на наши раны и говорят с нами о них, придают событиям определенный вкус и выстраивают наши ответы. Фраза «Мой бедный мальчик, тебя уже не вернуть» равносильна другой фразе «Мы отомстим за тебя». Коллективы, демонстрирующие нормативный путь развития, препятствуют реализации индивидуальных авантюр, однако, если случается несчастье, защищают человека лучше, чем индивидуалистские культуры.