***

Неделю спустя аэронавты вернулись к аэропланам.

Еще три дня они медленно, словно оттаявшие по весне насекомые, бродили вокруг, непослушными пальцами ощупывая корпус, заглядывали под капот, или в оцепенении подолгу сидели и смотрели на лес за рекой.

Когда на четвертый день аэронавты так и не взлетели, мы выбрались из амбара и пошли на луг.

Был вечер. Шел мелкий дождь. Над рекой стоял тихий, хрустальный звон.

Чернобородый, похожий на цыгана человек в алой повязке сидел под крылом и безумным взглядом смотрел на воду. В его руках была склянка, наполненная чем-то, похожим на болотную тину. Товарищ бородатого, – усатый, худой как жердь и в кожаной куртке, лежал, раскинув руки под дождем и ловил капли ртом. Вокруг валялись пустые бутылки, обрывки навигационных карт, банные веники и прочие предметы жизненного обихода.

– Бог в помощь! – Сказала одна из наших цыгану.

Тот не дал ответа.

– Поди, в дальних краях совсем не то, что у нас! —Добавила другая их наших.

Человек и бровью не повел, а его товарищ произнес: «баба – она и в Африке баба. А самогон у вас ядреный».

– Что самогон? Вы у Селиванова на задах не были? – Вставила другая из наших: «Вот ужо где ядрено».

– Поди, сам сеет, – вставила третья из наших.

– Не сеет он, – откликнулась четвёртая из наших: «Само растет».

– Почему у других не растет, а у него растет? Потому и растет, что сеет.

– Может, ты сама видала, как сеет?

– Едрыть-Мадрыть… – простонал вдруг человек – цыган. – Неужели так и останемся здесь?

– А что? – Вставила первая из наших. – И оставайтесь. Места всем хватит. Селиванов же остался – и вы оставайтесь. Места всем хватит.

Цыган-человек усмехнулся как-то нехорошо и посмотрел на нас впервые и очень пристально: «А вы чего пришли-то? Может, полетать захотели?»

– Зачем? – Ответила вторая из наших. – Летать – ваше дело.

– Ну, как же? – Подбородок цыгана задрожал. – Неужели неинтересно? В небо подняться? На село сверху поглядеть?

– А чего на него глядеть – то? – Высказалась шестая из наших. – И так тошно, – всю жизнь глядим. А сверху, поди, еще гаже будет – весь срам разом увидеть.

– Наверху одна серость и дождик, – добавила четвертая из наших. – Тут хоть в амбаре укроисьси, а наверху нигде не укроисьси. Так и будешь летать, как мокрая курица.

– Стеганет боженька молоньей, – одна борода и останется, – добавила седьмая из наших. – Да и та паленая.

– По небу антихрист летает. Найдет тебя – и утащит в геенну огненную.

– То не антихрист, а пришельцы. Своих баб у них нету – вот они за нами и охотятся.

– И не за бабами, а за самогоном.

Человек – цыган скривился, будто укусил лимон и стал раскачиваться, как маятник.

– Ишь ты, – сказал кто-то из наших. – Поди, у него пришельцы тоже бабу-то украли.

– Тяжело без бабы, дядь? – Спросила шестая из наших.

– Не печальсьси. Ты как стемнеет, в амбар приходи – добавил еще кто-то.

Толпу девок точно наэлектризовало при этих словах. Мощное, почти ощутимое напряжение повисло над ней.

Человек не ответил. Он встал, подошел к аэроплану, уперся руками в фюзеляж и стал мерно бить лбом в обшивку.

Он бил сначала несильно и редко, однако постепенно, словно внутри него раскручивалась невидимая пружина, входил в раж, так что аэроплан задрожал и загудел как шаманский бубен. Гул этот, рожденный чревом машины, поплыл над тайгой унылым набатом. В ответ из леса послышался волчий вой, а на селе Варфоломей залился смехом.

– Ишь ты, – сказала одна из наших, – как стучит человек.

– У нас в прошлом годе бычок тоже лбом об сосну стучал-стучал, да и околел. Дюже бодливый был. – Ответила вторая из наших.

– Может, болезнь у него какая? – Поинтересовалась шестая из наших.