Негромко ударили где-то настенные часы: пробило шесть пополудни, хотя по разумению Шитова никак не могло быть более трех.

Постепенно слева от себя он различил в полумраке мумию Ленина, а справа – деревянную фигуру Бафомета. Искусно сохраненная и расположенная вертикально, мумия давала почти полную иллюзию присутствия в зале самого основоположника СССР. Доселе Шитов видел ее лишь в мавзолее. Появление Ленина сообщало предстоящему действу совершенно новый, волнующий смысл. Бафомет же, напротив, мало впечатлил посла. Он уже видел идола при получении своей нынешней, двадцать девятой степени, и теперь его рогатая голова и женские груди возбуждали скорее род любопытства, нежели страха.

Дверь отворилась – вошел ритор.

Шитов тотчас же узнал в риторе старичка Кагановича, уж в который раз простодушно подивившись тому, что человек этот все еще жив. Каганович долго всматривался в темноту, но, видимо, старческие глаза положительно отказывали явить ему что-либо внятное. Неуверенно, шаркающей походкой прошел он по зале и уселся в кожаное кресло, дрожащей рукою разглаживая на коленях клеенчатый черный фартук. Сделалась пауза.

– Для чего вы пришли сюда? – раздался шепот откуда-то сбоку.

Шитов отчетливо слышал суфлера, но не знал, следует ли уже отвечать. Он стоял перед креслом ритора, неуверенно теребя пальцами обшлага клоунского речфлотовского кителя.

– Для чего вы пришли сюда? – спросил, наконец, Каганович.

– Я хочу обновления, – четко проговорил Шитов.

– Имеете ли вы понятие о средствах… – зашептал невидимый суфлер.

– Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении цели? – спросил Каганович.

– Эти средства…

– Ну, средства-то, положим, дело десятое, – вдруг перебил испытуемого старый нарком. – А вот скажите-ка, дорогой товарищ, что есть бог?

– Бог есть чудовище, – отчеканил Шитов. – Он изгнал человека из рая, лишает его свободы и предаст мукам смерти.

Ленин удовлетворенно крякнул, Каганович сохранил молчание.

– Хотя сейчас бог господствует, – продолжал ободренный посол, – будущее принадлежит не ему, а Тому, Который всегда стремится на помощь человечеству – Ангелу Света Люциферу. Нам неведомо, когда настанет час Его торжества, но чем больше воинов света соберет наше братство, тем скорее это случится.

Чья-то рука протянулась из тьмы и потеребила Кагановича за плечо.

– Если ваши принципы столь тверды, – проснулся старичок, – я должен приступить к введению вас…

Подойдя к креслу ритора, Шитов заметил подле него на низеньком столике откупоренный графин с темной жидкостью и два наполненных бокала. «Кровь?» – обеспокоился посол.

– Киндзмараули, – с неожиданным добродушием пояснил Каганович, – любимое вино Кобы. А он, – старичок многозначительно указал на мумию, – вина не любил.

Почтительно последовав взглядом за рукою ритора, Шитов успел заметить, как другая его рука на миг задержалась над одним из бокалов, и из тяжелого перстня с головою Адама в темное вино просыпалась струйка белого порошка.

– За братство! – сказал Каганович и протянул руку к бокалам, но, видимо, забыв, который из них чист, несколько замешкался.

– Вот этот, Лазарь Моисеевич, – растроганно подсказал посол, и они выпили.

Снадобье тотчас начало оказывать воздействие на Шитова: тело его сохраняло крепость; в голову же будто накурили дыму. Он ни на минуту не был уверен, наяву или во сне творится с ним все происходящее.

Каганович подвел его к высокой стрельчатой двери и нарочито кашлянул, но тот час же по-стариковски закашлялся, из-за чего они не сразу услышали за дверью стук масонских молотков и скрип циркулей, означавшие, что им позволено войти.