– А коли почуяла бы тебя медведиха? – спросила, затаив дыхание, Настёнка.

– Могла бы и задрать. Не любит зверь прохожих у берлоги.

– А как бы она тебя задрала? – лукаво блеснула дочка глазёнками. Опять ей, непоседе, поиграть хочется.

– А вот эдак! – Авдей притворно зарычал, насупил брови и боднул Настёнку. Та опять захохотала.

В это время из внезапно отворившейся двери ворвались в избу клубы белого пара, и на пороге появился человек в богатой шубе, в тёплых сапожках. За ним вошли двое воинов с мечами. Человек в шубе, прищурясь, оглядел избу и, брезгливо скривив губы, спросил:

– Кто таков?

– Охотник… – растерявшись от его напора, ответил Авдей, а когда опомнился, проворчал:

– Сами-то кто, как тати врываетесь?

Не любил он грубых и наглых богачей. Всегда они чванятся своим превосходством и всем чем можно стараются подчеркнуть его. Много таких повидал во Владимире, когда продавал шкурки. Всегда с каким-то презрением осматривают они товар, морщась и хмурясь. Вот и сейчас человек в шубе брезгливо осмотрел избу, даже ощупал пальцем бревенчатые чёрные стены, указал на испуганную Настёнку:

– Схорони дитяще за печь, и пусть не выходит. Князь Всеволод к тебе пожалует.

Повернувшись, приказал воинам:

– Никого не впускайте.

И уже больше не обращая внимания на совсем сбитого с толку Авдея, вышел, опять впустив клубы пара в избу. Воины сложили у порога оружие, скинули верхнюю одёжу и, покряхтывая, потянулись к печи:

– Ох, и студёно на воле, околеть можно.

Авдей вынул из печи горшок со щами:

– Похлебайте, коли князь не скоро.

Воины оживились:

– Благодарствуем. Мы дружину перегнали, чтобы всё приготовить для князя. На еду хватит времени.

– Издалека ли путь держали? – полюбопытствовал Авдей.

Потемнели лица у воинов, погасли глаза.

– Горькую весть везём в Володимир. Разбита Всеволодова дружина под Коломной. Сами еле живу остались. По пятам поганый гонится.

Как-то во Владимире слышал Авдей о тьме вражеской бесчисленной, что двигается на Русь, но раньше думал об этом, как о чём-то далёком, а вот после этих слов защемило сердце. Жизнь-то ломается в одночасье. Уж коли князь Всеволод с дружиной бежит, хорошего не жди.

– Что же за вражина такая? – упавшим голосом спросил Авдей у воинов и вдруг застыл от удивления. Один из них, тот, чьё лицо было страшно от шрамов и рубцов, во все глаза смотрел на Настёнку. Он приподнялся на месте, лицо его побелело, а дрожащие губы шептали:

– Марфинька… Ты ли?

Потом он обхватил седую голову руками, тяжело сел на лавку и зарыдал. Больное тело ходило ходуном. Его товарищ непонимающе смотрел на него и не знал, что делать. А Авдея горячий пот прошиб от неожиданной догадки. Всё как-то сразу ушло в сторону. Лишь одно сбилось в голове. И вот оно вырвалось наружу:

– Уж не Иванка ли ты, паря?

Того как прострелило. В глазах и удивление и надежды.

– Коли Иванка, то я мужем твоей сестры прихожусь. А это дочка наша Настёнка. Больно она на мать похожа, вот и обознался ты. А Марфа-то всё ждёт тебя, верит, что жив, часто вспоминает. Уж была бы, как обрадовалась.

Просветлело лицо у Иванки. И в глазах будто кто-то изнутри огонёк засветил. Встал он, крепко поцеловался с Авдеем. Хотел и Настёнку поцеловать, но та свернулась в комочек, не пошла, боялась она искалеченного Иванкиного лица. Не стал он неволить девочку, улыбнулся только и сел на лавку:

– Ждала, говоришь, сестрёнка. Может, её молитвы и спасли меня. Мудрено было не сгинуть. Ведь когда рязанцы увели, мальчонкой был. Пока в силу не вошёл, работал за кусок хлеба в чужих людях. А потом и судьбу свою нашёл, хозяйством обзавёлся, детишки пошли. В Рязани жил, кузнечил. Подумакивал сходить во Владимир, узнать о родителях, о сестрёнке – уж больно тосковал по ним. И тут, как вихрь, проклятые татаре. И жёнку, и дочек, и дом – всё с земли смело, как и не бывало. Озлобился я. Как сожгли поганые Рязань-то, пошёл куда глаза глядят. Под Коломной к Всеволодову войску пристал, чтобы татарьё бить. Но взяли они верх. А уж бились мы насмерть. Князь, как орёл, над дружиной летал. Корзно