– А какое оно, море, отец? – нетерпеливо спросил юноша.

– Гей! Я всего лишь торговец – мне не хватит слов описать его. Поищи в своих книгах слова поэта, сын мой. А я лишь могу сказать, что из всех моих путешествий воспоминание о море – самое драгоценное. И когда придет мой последний час, я бы хотел вспоминать о том миге, когда глаза мои узрели его впервые.

– Гей! Мой господин, с твоим благословением и по воле Аллаха этим же летом я отправлюсь в путь. Благодарю, отец. Прошу тебя, дай же мне благословение!

Старик рассмеялся. Желтая канарейка с подрезанными крыльями что-то искала в его бороде. Отец возложил широкую морщинистую руку на черную кудрявую голову юноши, склонившуюся перед ним.

– Иди на базар и поищи башхамара, проводника с амулетами, который знает все звезды на небе и может своим пением защитить караван. Купи коня. Выбирай тщательно, потому что от него будет зависеть твоя жизнь. Пословица говорит, что есть три вещи, способные развеять печаль: увидеть то, чего никто и никогда не видел, услышать то, чего никто и никогда не слышал, и ступить на никем не хоженую землю. Да пребудет с тобой Аллах!

Абу аль-Хакум, чье сердце скакало от счастья, расцеловал руки отца и с поклоном вышел во двор.

На конском базаре, над которым стоял резкий дух верблюжьего навоза, Абу аль-Хакум, объясняясь жестами с двумя монголами, которые торговались на своем родном гортанном наречии, купил прибывшего из татарских степей жеребца черной масти. И дал ему имя Рад, то есть «гром». Когда пришло время, аль-Хакум объездил его сам, сделавшись единственным всадником, которого конь соглашался возить на себе.

Абу аль-Хакум завел привычку передвигаться по городу верхом на Раде. Под журчанье воды он скакал вдоль арыков, каналов охватывающего город зеленого пояса с четырьмя воротами. Как и Багдад, Самарра распахивала свои двери на все четыре стороны света: ворота на Сирию, на Куфу, на Басру и на Хорасан.

Каждый день, завершив утреннее омовение, аль-Хакум отправлялся в конюшню и сам седлал и готовил к выезду своего коня. Тихо разговаривал с ним и угощал горстями засахаренных фиалок, старательно заплетая конскую гриву в косички.

Юноша проводил с конем столько времени, что вскоре животное превратилось в продолжение своего хозяина, невинное и дикое. От праздника до праздника торопил он время, с нетерпением ожидая конца сезона песчаных бурь, когда можно будет выехать из Самарры. И заполнял время ожидания подбором товаров, на которые можно будет обменять жемчуг, а также чтением «Касид» аль-Мутанабби и приключений Синдбада-морехода.

А еще он подолгу беседовал с отцом, открыв для себя, что этот бесстрастный старик, с которым раньше он виделся так редко, страдает оттого, что старость удерживает его дома. Али Джоша любил путешествия всем сердцем: ни многоголосье мирного разношерстного города, где проходила его уютная старость богатого человека, ни наслаждения гарема не могли его развлечь: он томился по лишениям и неожиданным поворотам судьбы. Он тосковал об ушедших радостях и страхах: об улыбчивых негритянках и туземках, что плясали для него в Тимбукту за мешочек соли, об угодивших в его сети разноцветных птицах, о повергающем в трепет рычании львов в ночной пустыне, о том времени, когда он был молод и спал на песке, зажав в правой руке рукоять кинжала, с сердцем, преисполненным счастья и ужаса.

Отец не скупясь участвовал в дорожных приготовлениях сына, воодушевленный радостью, которой сияли глаза аль-Хакума.

В величественном нагромождении торговых палаток можно было найти все: и упругую твердость индийских мечей, и доспехи из Катая, и египетский лен, и хлопок из Хорасана, и ковры из Тверии. Приходилось пробираться между чародеями, наемниками, ворами. Христиане рассчитывали, сколько мешочков золота или соли нужно заплатить Горному Старцу, чтобы избежать столкновения с его