– Ну поздравляю, – сказал Суслин, озадаченный его горячностью. – И что дальше?

– А дальше – война, – угрюмо сказал Святкин. – Дальше – пиф-паф. Может, завтра, может, через неделю. Так имею я право свой день рождения отметить или нет у меня такого права? В селе есть самогонка. Меняют на сахар. Вот я и прошу, в первый и последний раз прошу, лейтенант, позволь сегодня выпить. Просто так, по глоточку. Я – беспризорник, это мой первый день рождения. Первый, ребята, а может, и последний. Вот!..

Святкин замолчал. Молчали и сержанты, ожидая, как решит командир. А Суслин тоже молчал, потому что не знал, как ему поступить.

– Разрешите, товарищ младший лейтенант, – негромко сказал Гарбузенко. – Все хлопцы просят.

– Фронтовых сто грамм нам еще не положено, товарищ старший сержант, – официальным тоном изрек Суслин.

– Так трепачей-то у нас вроде нет, – улыбнулся Сайко. – Ни трепачей, ни стукачей.

Игорь сердито молчал. Кодеридзе с грохотом швырнул котелок и подошел к Святкину.

– Друг! – звонко сказал он. – Мне нечего подарить тебе в этот твой большой праздник. Возьми мой сахар, возьми мой хлеб, возьми мою селедку. Больше у меня ничего нет. Извини, дорогой.

– Спасибо, Абрек, – тихо сказал Святкин. – Ты мировой кореш, я всегда это знал.

– А что же вы молчите, товарищ младший лейтенант? – громко спросил Хабанеев. – Неужели непонятно, что надо делать? Неужели вы не можете…

– Сахар принадлежит взводу, – деревянным голосом перебил Суслин.

– Ура!.. – завопил Хабанеев. – Попьем, ребята, кипяточку без сахарку? За здоровье Виктора Святкина?

– Весь сахар – ефрейтору, – сказал Глебов. – И сегодняшний и завтрашний. Так что ли, Крынкин?

– Так, – послушно сказал Крынкин. – Это правильно.

– Ну спасибо, лейтенант, – облегченно улыбнулся Сайко. – Я понимаю, трудно такие решения принимать без привычки. Погодите с шамовкой, ребята. Мы с Хабанерочкой сахарок мотанем!..

В большой комнате женщины накрывали на стол. А привезенные со станции сыновья и дочери бродили по дому, не зная, куда себя девать.

– Вы бы пока познакомились друг с другом, – сказала Анна.

К Константину подошел начинающий полнеть солидный мужчина в очках. Представился:

– Сайко Юрий Иванович. Профессор. Доктор наук.

– А я Костя, – усмехнулся капитан, пожимая руку профессору. – Костя-капитан. Знаете такую песню?

Доктор наук смутился и отошел. Подскочил невзрачный малый неопределенного возраста:

– Лавкин. Леня Лавкин. Может, сообразим со встречей-то? С морозца, а?..

– Все в свое время, Леня! – крикнула от стола Анна.

Красивая женщина протянула Константину руку:

– Хабанеева Юнесса. Солдатская дочь и мать двоих детей.

– А это – сестры Крынкины, – сказала Анна.

На лавке у стены рядышком сидели две очень похожие друг на друга женщины. Они были одинаково одеты и одинаково собирали слезы в зажатые в кулаках платочки.

– Глебов. Племянник, – представился коренастый мужчина в дорогом костюме, но почему-то в сапогах.

– Эх, скучно, братцы! – снова подал голос Лавкин. – Сообразить бы хоть на четверых. Я и сбегать могу.

– Не торопите события, – покровительственно улыбнулся профессор Сайко. – Вам же сказали: все в свое время.

– В свое время только краны текут. Утверждаю как сантехник, – Лавкин вздохнул. – Отсюда вопрос: время для нас или мы для времени?

– Видите ли, для пловца, плывущего по течению, вода не меняется, – принялся солидно разъяснять профессор. – А вот для тех, кто плывет против течения, она всегда новая. Если вы плывете вместе со временем, то становитесь рабом этого времени. Но если вы преодолеваете время, сражаетесь с ним, тогда каждый завоеванный вами час – это ваш час. Тогда вы из пассивного раба времени превращаетесь в его активного повелителя.