– Кто этот очаровательный ребенок? – спросил Даггар у Хелхала.

– Эрлак, любимый сын государя и прекрасной королевны, которая сама добивалась его любви.

– Значит, бедняжка была слепа? – с живостью уточнил Даггар.

– Не так слепа, как ты!

Тон ответа был мрачен и суров.

– Батюшка, – говорил между тем избалованный мальчик, гладя рукой щетинистую бороду страшного человека, – мясо лося очень вкусно, но человеческое мясо лакомее.

Отец с изумлением взглянул на него.

– Что ты такое говоришь?

– Правду, батюшка. Моя старая кормилица, Зданза… помнишь ее? Ей позволяют еще иногда приходить ко мне, и она всякий раз приносит с собой гостинцы. Вчера она принесла мне большой, отлично подрумяненный кусок мяса. Я съел его и начал просить еще. «У меня нет больше, мой светик, – отвечала старуха, – принесу в другой раз. У человека только одно сердце, и твои хорошенькие зубки скоро справятся с ним». – «Как, – спросил я, – то было человеческое сердце?» И мне стало немножко страшно, но я вспомнил, как оно было вкусно и облизал губы. «Да, мой ненаглядный. Я выпросила себе труп молодого гота, которого сегодня колесовали за то, что он назвал нашего великого государя людоедом; я вырезала его еще трепетавшее сердце и зажарила для своего красавчика. Теперь на тебя не подействует никакая отрава и ты не будешь знать глупой жалости к людям». Как смешно, батюшка, не так ли? Точно я до сих пор был когда-либо жалостлив! Моей лучшей забавой всегда было смотреть на казни. Когда я хорошо езжу верхом и мой учитель доволен мною, – я всегда выпрашиваю себе в награду или византийский пряник, или позволение смотреть на казни, или даже самому стрелять пленных! Дай мне пить, батюшка, – только вина, а не твоей жидкой воды. Сейчас дай мне вина! Нет, не желтого, а красного – паннонского… Дай, а то я заплачу, а слезы портят мои прекрасные глаза… Вот так… Ах, как вкусно!.. Пьешь это красное вино, точно горячую кровь. Знаешь, батюшка, когда я займу наконец твой престол…

– А тебе не терпится? – спросил Аттила и бросил взгляд на Ильдихо.

– Тогда я буду пить только вино, а не воду. И так как я теперь знаю вкус готских сердец, то каждый день велю убивать по одному молодому готу.

– А когда не будет никого приговоренного к смерти, сыночек?

– Тогда я нарочно приговорю.

– А за что? За какое преступление?

– За то, что он не сделал ничего, чтобы доставить своему государю хорошее жаркое! – ответил юноша, заливаясь громким смехом, показывая белые зубы и встряхивая черными кудрями, в восторге от своей остроты.

Аттила нежно расцеловал сына в лоб и оба глаза. Даггар переглянулся с Визигастом. Один из гуннов – князь Эцендрул – поймал этот взгляд.

– Что, тебе не понравилась шутка, молодой скир? – насмешливо спросил он. – Да, нечего сказать, мальчик растет на славу; он будет, пожалуй, еще почище князя Дзенгизица. Радуйтесь, если попадете к нему по наследству.

И с этими словами он поднялся на эстраду. Многие гуннские князья подходили в продолжении пира к избалованному любимцу Аттилы; гладили его по голове, целовали, совали ему в рот лакомые куски своими грязными пальцами; давали пить из своих кубков, причем Эрлак жадно набрасывался на вино. Но никто так не льстил мальчику, как Эцендрул; под конец он не выпускал его больше из своих объятий.

Аттила с неудовольствием следил за маневрами царедворца и, когда Хелхал подошел к нему с каким-то секретным докладом, хан прошептал старику, кивнув головой на князя:

– Если б он знал, кто будет наследником моего царства, как увивался бы он теперь возле прекрасной Ильдихо…

Даггар только что начал резко возражать на вызывающую речь Эцендрула, как его слова были заглушены громким шумом у входных ворот. Там раздавалась брань; несколько голосов спорили, перебивая друг друга.