Задавая себе вопрос, сколько надо времени, чтобы перейти от родового менталитета к личному, ориентировался на фанатичную тягу новой буржуазии к собственности. «Это мое, это твое!»

Откуда взялась феноменальная страсть отделиться от своего рода-народа в жалкую скорлупу своей личности в квадратах частного участка или особняка с алабаями на привязи?

Не знаю, но мне кажется, казахи с радостью расстались с социализмом, который новые поколения презрительно называют совок и вата. Конечно, в этом презрении есть и элемент сильный пропаганды. Четверть века эта пропаганда работала против социализма. Работала, конечно, корыстно, во имя приватизации, то есть во имя той самой частной собственности. Но ведь у казахов ее не было. Так с чем же связан очередной кризис родового мира? Ведь социализм есть вариации родовой, значит, коллективной собственности. То есть генетически или волей крови каждый казах – это член коллектива, то есть родовой социалист. Да, этого мало, чтобы быть социалистом в масштабе народа, в масштабе государства, значит. Но достаточно, чтобы этого хотеть, не осознавая. Весь мир вокруг – родня! Разве плохо?

Однако внезапный позыв притянуть все вокруг к себе, может быть, и повторение за показанным примером. Что делает власть, то делаем и мы. То есть власть культивировала радикально частный мир против родового? Нет же. Чтобы создавать независимость, власть оперлась как раз на поселковый элемент. На провинциалов, отлично говорящих на родном языке. То есть на людей, для которых криптосоциализм или родовой социализм, отношения с родственниками ближе своих интересов. Как же это все прижилось в голове людей – родовых коллективистов? Как только они попадали в города, то есть центры местного рынка, они тут же превращались в своих антиподов – самых радикальных частников: это мое, это твое?!

Еще раз, есть в этой страсти и элемент подражания взлету и сильному обогащению власти. Наш народ – это большой ребенок. Повторяет все, что делает авторитет. Однако среди подобных детей попадаются те, кто с радостью молится на свою собственность сегодня, более того, гордится ею. Бедняжка, он, наверное, сильно страдал при совке.

Совок сделал и воспитал индивидуалистов? Да, конечно, не из Америки приехали все реформаторы. Среди лидеров партийной номенклатуры созрели люди, или элита, которые могли думать: «А почему это не мое? Почему то, чем я не распоряжаюсь, не есть мое. не принадлежит мне?» Правда крутая мечта?

Точно так же любой человек из Средневековья сожалел иногда: «Вот я поднялся, вот Аллах дал мне все, много сыновей, тучные стада, белую юрту, а земля, где пасется мой несметный скот, – не моя…» Печалька. Землю ни один хан, ни один старейшина и родовой вождь не мог приватизировать. Земля, кочевья даны небом. Весь народ может сказать это. И любой султан, бан, бий перед народом мошка в этот момент. Родовой стереотип социализма – самый сильный стереотип. Ему 5000 лет!

Неофиты. Выучившись в городе на специалистов, они ненавидят советское прошлое в Париже.

Почему же его нет, в смысле наднационального СМИ? Вопрос совершенно не провисает. Ибо очевидно, что его нет на месте грубого, почти первобытного, даже животного порой материализма. Никого ничего не интересует, кроме себя. И это притом что в архетипе разных проживающих народов культура коллектива. Рыночный вирус сделал родню, земляков, знакомых просто подельниками в мелких играх. Они помогают каждому лишь урвать, приклеиться, обогатиться за счет других. Приклеиться-пристроиться к бюджету, попасть во власть, в обойму главных семей и жить за счет других. Надо ли спрашивать что-либо с «мы-журналистов», которые в этих семейных и клановых разборках не художники совсем, а контакты. Овеществленные и бездушные, оскопленные и придавленные. Если рассматривать, что в метрополии начали сами деградировать до грубого материализма, то есть до воровства вагонами, до создавались всего лишь разные составы поездов. И какая разница, на каких языках разговаривают его пассажиры, от вагоновожатых до проводников? Но разница все же есть. И эта материальная гонка разделяет именно вагоны одного состава. Людей одной коллективной культуры. Но вирус рынка сделал всех просто зверями, волками-одиночками. Все бегают и рыщут, как бы кого-то задавить, разорвать, проглотить. Остались только буквально зверские разборки коллективные. И где-то они уже начались. И языки возрождения местных этносов по всему СНГ стали языками кровавой войны. Языки-то были лишь способом и поводом приватизации. Теперь эти языки постприватизации стали языками племенной черной страсти. Массы также хотели приватизации. Они хотят до сих пор того же самого – прихватить, урвать, затаиться. И ничего, заметьте, наднационального. Ни газеты, ни элиты. Только бизнес.