Вокруг лежала разбитая посуда, осколки чашек и ложки были разбросаны по всем углам. Ночной торшер валялся у крыльца. Кофе пролилось прямо на плиту и тягучий черный напиток стекал на пол. Пахло молоком (оно каким-то чудесным образом выпало из холодильника и тоже пролилось), мужским семенем и самым что ни на есть грубым соитием.

Мы валялись посреди этого всего, измазанные в кофе и молоке, расцарапанные, Мария была растрепана словно попала в шторм, у меня была порвана рубашка и шла кровь из оставленных ею рубцов на моей спине.

Веселая картина, должно быть представилась бы тогда моему родителю.

Но отец спал пьяным сном. Слышен был его могучий храп под тиканье настенных часов в его комнате.

Мы встали и не глядя друг на друга разошлись спать. Мария ничего не стала убирать, а мне было все равно. Я не знал, что скажем отцу наутро, но та священная гамма чувств, испытанная мною, перечеркнула собой любые элементарные правила безопасности.

Я спал тревожным, не приносящим покоя сном. Еще бы, со мной произошло то, что у других мальчишек моего возраста происходило с грязными шлюхами в Нанте, для чего они отправлялись часто специально на пароме.

А я, а Мария…. Господи, это было дерзко и чарующе! Не знаю, знал ли я тогда что такое влюбленность, но самую что ни на есть животную страсть я испытал именно тогда, в самый первый раз своей жизни. Ох, подозревал ли я тогда, куда меня эта страсть в итоге приведет!?

Едва услышав шум на кухне, я бегом спустился вниз. Отец стоял, держа в руках осколки посуды и с удивленным и одновременно виноватым взором обозревая беспорядок. Мария стояла поодаль, сонно потягиваясь, лохматая и абсолютно лишенная ночного флера сексуальности.

– Это всё я? – отец явно ничего не помнил.

– Ну а кто же еще, Адри, – Мария прекрасно играла роль послушной жены – пытался побить Начо, на меня замахнулся. Еле-еле тебя мы вдвоем одолели, ты ж тут устроил Варфоломеевскую ночь.

– Черт меня дери, господи! – отец искренне переживал, его глаза был полны слез. – Вот я скотина, ведь знаю, что мне абсолютно нельзя пить этот треклятый самогон. Ведь я столько лет ни капли в рот… да и пальцем никогда….никого..

Он отвернулся. Мне стало дико и безумно жаль его и одновременно вспыхнул какой-то приступ ненависти к Марии, которая столь беззастенчиво лгала ему, зная, как сильно он всегда переживал из-за своей пагубной привычки. Ведь он действительно ни разу меня тронул даже пальцем, да, он мог крикнуть, мог грубо сказать что-то, но НИКОГДА не позволял себе рукоприкладство. А тут…?

Пока он не видел, она смотрела на меня с усмешкой и вновь открывшейся похотью. Я стиснул зубы и стараясь не смотреть на нее и на ее халатик, подошел к отцу и тронул его за плечо.

– Отец, это всё такая ерунда. Мы с Марией уберем и всё вымоем.

– Можешь сегодня не выходить в артель вечером. Справлюсь сам, – с этими словами отец нахлобучил кепку и не завтракая, выскочил на улицу. Через несколько секунда хлопнула выходная калитка. Гавкнул на прощание наш пес.

– Что смотришь так? Презираешь? – она села на стул, непринужденно зевнула. – Налей-ка мне лучше хорошего крепкого кофе.

Я стоял недвижно.

– Гордый? Или правдолюб? Хи, да ты должен в ногах у меня валяться за то, что я нас обоих отмазала. Или по-твоему, лучше было ему сказать правду? Понравилась бы ему такая правда, Начо? А? Жена кувыркается с сыном, эка невидаль, по-твоему? Да еще как, полкухни разнесли.

– Я прошу тебя помолчать, – я начал умолять.

– Что, не нравится? А чего тогда вылупился на меня словно я враг? Или тебе было плохо вчера? Не понравилось?